Тёмные Воды. Зимний апокалипсис - Алексей Тимофеевич Черкасов

и теперь возвращались и усиленно плодились. Егорыч стал регулярно ходить со своей двустволкой на охоту — у него было полно дробовых патронов, и теперь он снабжал нашу колонию свежим мясом.

Однажды он вернулся с охоты с пустыми руками, какой-то возбуждённый и пошёл не к себе, а прямо ко мне. Не снимая дождевика, бухнулся в нём на нашу с Томкой кровать, не обращая внимания на стекавшую воду. И начал какие-то манипуляции с ружьём — заглядывал в дуло на свет, что-то там протирал рукавом, взводил и спускал курки. Всё это сопровождалось невнятным бормотанием, в котором я только и разбирал: «вишь как… для-ради… не свезло-то как». Услышав шум, в комнату зашла Томка и возмутилась:

— Ты что творишь, Степан Егорович! Ну мы же на этой койке спим! А ты нам болото устроил.

Спохватившись, Егорыч вскочил и скинул с себя дождевик. Протянул его мне, а сам продолжил ковыряться в ружье. Томка принялась снимать мокрое бельё с кровати.

— Егорыч, да что случилось-то? — не выдержал и я.

— Да вот, понимаешь… охочусь, — начал старик. — Гляжу — олень. Олень как олень, правда пятнистый какой-то и поменьше, чем в наших лесах. Ну я думаю, кого только не собралось у нас тут. Обрадовался! Оленинки-то, чай, хочется, а? — Егорыч посмотрел на нас с Томкой и заулыбался.

— Ну хочется, — буркнула Томка, которая всё ещё сердилась.

— Вот и мне, вишь, захотелось, — сказал Егорыч. — Аж слюнки потекли, как представил шашлык из оленинки. К тому же у этого, чую, такое нежное мясо должно…

— Ну и где он? — спросил я.

— Нету, вишь… — развёл руками Егорыч. — Ружжо стрелять отказалось! И главное, сейчас-то смотрю — всё в порядке, должно пальнуть. А там как застопорилось. Я целюсь, жму и… ничего. Тьфу, — и старик непечатно выругался.

Егорыч помолчал, потом отложил ружьё в сторону и странно на меня посмотрел.

— Что ещё? — спросил я.

— Да ты понимаешь, показалось мне…

— Что показалось-то, Егорыч? Не томи.

— Да как будто была там неподалёку девка. Такая статная, одета не по-нашенски… — он бросил взгляд на «Мифы Древней Греции», лежавшие на тумбочке, — как вон в книжках про гераклов рисуют. И я в оленя-то целюсь, а она на меня так посмотрела… — Егорыч показал, как. — И ружжо, вишь, отказалось стрелять.

— А в руках у неё что-нибудь было? — спросила Томка, не оборачиваясь.

— Что-то было, — сказал Егорыч. — Я ещё удивился, вроде, девка, а как пацан, с оружием.

— С каким оружием? — насторожился я.

— Да с луком, понимаешь… — сказал Егорыч как бы до сих пор удивляясь. — Вроде, несерьёзная штука-то, пацанские игрушки. Но у ней, знаешь, такой был… почти в мой рост и толстенный.

Томка закончила собирать бельё и повернулась к нам.

— Эх, Егорыч, — сказала она. — Заставить бы тебя стирать это всё.

Старик потупился и начал оправдываться.

— Да ладно тебе, Егорыч, теперь уж не скули, — грубовато сказала Томка. — Так говоришь, она была с луком и маленьким оленем? И одета… ну словно в простынь обёрнута, да? — Томка снова посмотрела на кучу белья.

— Ага, — ответил Егорыч. — Только пока я на ружжо-то смотрел, для-ради… они оба пропали. И девка, и олень. Вот и думаю уж — олень-то убёг, а девка, чай, почудилась.

— Богиню Артемиду, — сказала Томка, — в её путешествиях повсюду сопровождала лань. — И посмотрела на меня. — Вот и мифы пришли, Генчик.

* * *

В свободное время Стас продолжал бегать в библиотеку, но нужной карты так и не нашёл. Однако однажды вечером он вбежал ко мне крайне возбуждённый:

— Я нашёл это Каюжное, нашёл! — и ткнул пальцем в огромную, в полстены, карту, которую он развернул прямо на полу.

Действительно, на старой советской карте нашлось село Каюжное в Рязанской области.

— Нашёл, таки? — порадовался я. — А где же она лежала? Ведь географический стеллаж ты там весь пятнадцать раз перебрал.

Стас как-то странно потупился. Меня это удивило — что такое его озадачило?

— Понимаешь, Гена… — замялся Стас.

— Ну чего ты мямлишь? Есть что сказать — говори. Нет — иди по своим делам, не отвлекай, — разозлился я.

Стас повернулся и на деревянных ногах пошёл к двери. Уже дойдя, он остановился и оглянулся.

— Понимаешь, Гена… это Зойка мне дала. Она приходит иногда…

— Приходит?! — обалдел я. — Как приходит?

— Ну не то, чтобы… Просто появляется. Об этом никто не знает, теперь вот ты…

— Рассказывай, — потребовал я.

— Понимаешь, Гена… — снова затянул Стас.

— Да не канючь ты!

— В общем, ей не понравилось, что у нас с Алёной…

Я не стал помогать ему высказаться.

— Я иногда захожу к ней, — продолжил Стас. — И вот две недели назад я зашёл, а там Алёны нет, а Зойка… сидит на её постели. И вдруг как схватит меня за руку, вот тут, — Стас показал на запястье. — И голову повернула ко мне и посмотрела так… А глаза пустые, как у мертвеца…

Он помолчал, потом продолжил:

— Я перепугался, убежал. Хотел тебе рассказать, но ты где-то по деревне ходил. Часа через два я вернулся, её не было, а Алёна сказала, что я чокнулся. А дня через три снова…

Потом он помолчал и продолжил:

— Понимаешь, Гена…

Я засмеялся.

— Да как же тебя понять, коли ты ничего не говоришь? — процитировал я.

— Ну в общем в этот раз она сначала меня за руку схватила, а потом сорвала с шеи цепочку. Мне эту цепочку с медальоном Алёна подарила, с себя сняла. А Зойка сорвала её, и она прямо у неё в руках расплавилась и стекла на пол, там и след остался, можешь сам посмотреть.

Потом Стас помолчал ещё немного.

— А теперь Алёна… понимаешь, Гена… она говорит, что в последние дни каждый раз, когда я к ней прихожу, слышит Зойкин голос, и она кроет её на чём свет стоит. Ну ты знаешь, как она может.

— А что у тебя с Алёной?

Стас опять замялся.

— Да как-то так получилось…

— Понятно, не продолжай. И как же это вы умудрились, что