Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

Сегодня она говорит о войне. Вчера — о совокуплении человека с животными. И так постоянно — смесь сердитых нравоучений и загадочных предсказаний. Не-Эстер — неутомимая пророчица. Мне неизвестно, есть ли хоть толика правды в ее речах, поэтому я стараюсь пропускать их мимо ушей. Но сегодня все же опускаю книгу и смотрю на нее поверх страницы.

— Дорогая, думаю, наше чтение пойдет быстрее, если ты перестанешь постоянно вставлять свои комментарии.

Едва ли не впервые ответная реплика звучит устало:

— Наше чтение пошло бы быстрее, если бы за него взялся искореженный артритом гиббон. Но, как ни жаль, мы не всегда можем позволить себе то, чего нам хочется.

— Да, действительно, — соглашаюсь я, предпочитая выслушивать саркастические высказывания, нежели устрашающие пророчества.

— На самом деле я не возражаю. Неплохое занятие, помогает провести время, его ведь всегда приходится как-то проводить, — продолжает она, а затем добавляет с лукавой усмешкой, наблюдая, как я ищу потерянную строчку: — Читай, Эстер нравится.

Слова производят желаемый эффект. Я откладываю книгу и пристально вглядываюсь в ее лицо — я все еще думаю о нем как о лице моей сестры, хотя это существо уже давно живет в теле Эстер. Проходит несколько мгновений, прежде чем мне удается сформулировать вопрос.

— Она все еще здесь? — медленно начинаю я. Существо делает едва уловимое движение — пожатие плечами? — но это может означать и кивок. — Моя сестра жива? — Я подаюсь вперед. Прошло больше месяца с тех пор, как не-Эстер пришла в себя после шестидесяти лет пребывания в состоянии, которое иначе как спячкой не назовешь. Но впервые с момента своего пробуждения она произносит нечто вразумительное, а не болтает жуткую чепуху. — Могу я поговорить с Эстер?

— Она далеко отсюда, — с притворным сожалением заявляет существо.

— И где же?

— А где мы все? Там и она.

— Все, больше никаких загадок, демон! Отвечай, где она?

Существо вздыхает.

— Здесь. Где-то здесь. Я осознаю ее присутствие, а она — мое. Но Эстер не может выйти из заключения, пока я живу в этой оболочке. И точно так же я не могу покинуть это… — существо окидывает взглядом иссохшее тело моей сестры, — это разрушенное жилище. Полагаю, мы застряли друг в друге. И ты тоже прикован к нам, — с косой ухмылкой добавляет не-Эстер.

У меня перехватывает дыхание, словно кто-то тяжелый опустился на грудь. Существо разом ответило на все мои невысказанные вопросы, которые я и составить-то толком не умел.

— Почему ты не можешь покинуть ее тело?

— Она не позволит.

Я ошарашенно откидываюсь на спинку стула. А затем снова подаюсь вперед. Пока у не-Эстер не пропало желание вести осмысленный разговор, надо выудить из нее как можно больше.

— Каким образом не позволит? Она держит тебя? — Давящая боль в груди становится острее, теперь кажется, что в сердце вонзили с десяток ножей. Мне нельзя волноваться. Я делаю несколько медленных глубоких вдохов.

— У нее есть некоторая власть надо мной. Необычная сила, которой она обладает. Нужно признать, я не до конца понимаю, как именно действует твоя сестра. Но эта же сила сдерживает меня, не позволяя причинить вред тебе. Эстер бдительна, и она оказалась крепче, чем можно было ожидать.

Мысли в голове скачут. До сих пор у меня были догадки, откуда это существо появилось и каким образом вошло в Эстер, но это всего лишь мои предположения.

— Но если тебе с самого начала было известно, что такое может произойти — что вы с Эстер окажетесь прикованными друг к другу и ты не сможешь покинуть ее тело, — зачем же было овладевать ею?

— А почему первая женщина взяла яблоко? Почему она впилась зубами в его душистую плоть?

— Любопытно, — хмыкаю я. — Жажда знаний?

Существо молчит, напевая вполголоса мотив озорной матросской песенки.

— И что же соблазнило тебя в моей сестре?

Пение продолжается, и я понимаю, что на этот раз ответа не будет.

Тогда я пробую задать новый вопрос:

— Почему все эти годы у тебя прошли в спячке?

— В спячке?

Я встряхиваю головой. Ладно, глупый вопрос. Неважно.

— Ну тогда скажи, почему теперь наступило пробуждение? Что разбудило тебя?

— Твоя смерть, — отвечает не-Эстер. — Нынче она спешит к тебе.

Существо вечно болтает разную несуразицу, ему нельзя верить. Однако сейчас была сказана правда. Старость отнимает у меня последние силы, я чувствую, как быстро слабеет тело. Мое время действительно близко.

— И что будет, когда я умру? Что случится с Эстер? И с тобой?

— Прежде ты совершишь поступок.

— Какой поступок?

Существо вновь принимается напевать и прикрывает глаза, словно отгораживаясь от меня. За стенами дома, хотя я пока этого не знаю, начинается буря.

Глава 17

Я принялся изо всех сил растирать побелевшие щеки Генри. Затем сгреб его в охапку и прижал к себе, надеясь согреть теплом своего тела. Он лежал, свернувшись клубочком, под нижними ветвями живой изгороди. Несколько красных ягод калины запутались у него в волосах, словно капельки крови. Генри удалось спрятаться так, что его никто не сумел бы найти, но мне повезло — я приметил мальчишку, выволок из-под кустов и, подхватив на руки, побежал в конюшню.

— Гуппи, ко мне! Иди сюда, дружок!

Мастиф отца резвился во дворе, словно щенок, охваченный восторгом от летящих с неба белых хлопьев. Но, едва заслышав мой зов, пес скачками понесся в конюшню и протиснулся всей своей огромной тушей в стойло. Я подсунул Генри под теплый бок собаки, а с другой стороны навалился на него собственным телом. Гуппи высунул мясистый язык и радостно облизал лицо мальчика.

Дыхание Генри было слабым, но ровным. Я принялся тормошить его. Постепенно сознание возвращалось к нему, а когда он совсем очнулся, то начал дрожать как осиновый лист.

Как долго Генри пролежал там, в снегу под изгородью, и что заставило его сбежать даже из конюшни? Я содрогнулся, представив, какой ужас, должно быть, пережил мальчик. С самого первого дня, как только Генри переступил порог нашего дома, он видел что-то, чего не видели мои глаза. Я проклинал себя за то, что притащил его на ферму. Лучше было бы оставить ребенка под одной крышей со шлюхами, чем заставить жить в этом аду.

— Где… — прошептал он посиневшими губами. Я наклонился ближе, чтобы расслышать. — Где… Мэри?

— А? Какая Мэри? — Я решил, что ребенок бредит.

Но Генри окончательно пришел в себя.

— Где Мэри?

— Кто это? Кого ты ищешь, Генри?

— Мэри. Мою сестру.

Толпа все росла. Снег, припорошивший шпиль собора Святого Николаса, тень которого лежала на площади, куда стекались горожане и обитатели соседних деревень, прекратился, но заметно похолодало. Чем ярче разгорался день, тем сильнее становился мороз. Здесь собрались те, кого особенно захватил призыв преподобного Хейла — портные и плотники, цирюльники и лавочники, горничные и чинные лакеи, служившие в респектабельных домах, вроде дома Хаксли, мелкие фермеры-арендаторы, старики и люди среднего возраста, — все они, закутанные в теплые одежды, с нетерпением ожидали начала процедуры дознания.

Внешность преподобного Хейла[44] как нельзя лучше соответствовала его фамилии: плотно сбитый, налитой, с мясистым красным лицом, он почти не уступал в росте констеблю Диллону. Наблюдая за тем, как констебль выводит Криссу Мур — или Мэри, как теперь мне было известно, — из ворот тюрьмы, священник бормотал что-то себе под нос о губительном влиянии развратных женщин. Я был удивлен, что Хейл не осенил себя крестным знамением, когда Мэри приблизилась к нам.

Священник пристроился рядом с Мэйноном. Вынужденный дать свое официальное разрешение на пытку, судья с хмурым видом следил за шагающей по снегу процессией. По другую сторону от преподобного стоял Вельмут Хаксли. Хейл прихватил с собой флягу с подогретым вином и пару раз успел приложиться к ней. Этих двоих можно было принять за старых школьных приятелей, которые собрались вместе, как в былые времена, чтобы устроить хорошую пирушку и вволю повеселиться. Я же, благодаря моему статусу помощника судьи и продолжающемуся до сих пор совершенно необъяснимому отсутствию Резерфорда, который мог бы оттеснить меня, оказался ближе всех к Мэйнону и, в отличие от остальных зевак, получил возможность слышать разговор между ним и остальными участниками дознания.