Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

Я отступил к двери, но, помедлив на пороге, обернулся и взглянул на фигуру в кресле отца. Уставившись пустым взглядом на стену прямо перед собой, это существо больше не смотрело в мою сторону. Куда же подевалась Эстер? И если в ее теле теперь обитает нечто, не причинит ли оно боль сестре?

Я знал, что мне следует делать. В холле стоял большой дубовый комод, набитый всякой всячиной: поношенные плащи, рваные шляпы, одежные щетки. И веревка. Я подошел к комоду, выдвинул верхний ящик и принялся рыться в ворохе старых вещей. Веревка должна быть где-то здесь. Наконец я отыскал ее на самом дне и, вытянув, подергал, проверяя на прочность. Но затем руки мои опустились. Мысль о том, чтобы применить силу, стянуть тонкие запястья Эстер, поранить веревкой ее нежную кожу, казалась мне невыносимой. Даже будучи солдатом, я старался избегать ненужной жестокости. Нет, это совершенно невозможно!

«То существо — не Эстер, — голос внутри был тихим, но настойчивым. — Твоей сестры больше нет».

Эстер мертва? Я стоял, сжимая в кулаке веревку, а из груди рвался крик. Нет, она не могла так просто взять и исчезнуть! Я потерял слишком многих: мама, отец, а теперь сестра…

Я тряхнул головой: сейчас не время предаваться жалости к самому себе! Я должен сражаться. Сражаться за Эстер. Но как же мне было страшно. Вернуться туда, на кухню, где находится это чудовище, труднее, чем ринуться в самый жестокий и кровавый бой.

— Сестра… — начал я, переступая порог кухни.

Она повернула голову, и ее леденящий душу взгляд снова остановился на мне. Больше всего на свете мне хотелось бежать без оглядки. Она увидела веревку, но не проявила ни малейшего беспокойства.

— Сестра, я делаю это для твоей безопасности.

Она не сопротивлялась. Но скорее с интересом наблюдала, как я стягиваю ее запястья надежным морским узлом и прикручиваю веревкой к подлокотникам кресла. Каждое прикосновение к ее коже отзывалось во мне мучительным чувством отвращения и страха. Закончив, я отступил на пару шагов, почти уверенный, что моя пленница сейчас шевельнется и узлы распустятся сами собой. Но вместо этого она снова заговорила:

— Убив впервые, ты был настолько потрясен, что впал в неистовство.

Я вздрогнул. Образы сами начали всплывать в памяти.

— Ты сшиб человека на землю; падая, он выронил шпагу. А ты бил его ногами, пока он снова не поднялся. Свою шпагу ты тоже уронил, поэтому схватил оружие противника — отличный прусский клинок с рифленой, как чешуя, рукояткой. Впрочем, это была не его шпага. Он забрал клинок у офицера, убитого чуть ранее выстрелом из кремневого ружья. Пуля снесла офицеру нос, оставив на лице зияющую рану. Из-за этой шпаги ты и решил, что сражаешься с офицером, хотя он им не был. Ты нанес первый удар, но попал в металлический нагрудник, второй удар оказался точнее — ты вонзил острие ему под мышку. А когда выдернул клинок, кровь брызнула фонтаном, жирные капли попали тебе на лицо. Ты почувствовал во рту металлический привкус, а по твоим ногам побежала горячая струя мочи. Хм, разве «Сам Господь не идет перед тобою?»[39]

Меня вырвало. Скудный завтрак, которым угощал нас Хаксли, оказался на полу. Когда я распрямился, вытирая ладонью запачканный подбородок, ее смех звенел у меня в ушах. Покачиваясь на ослабевших ногах, я вышел из кухни.

Оказавшись во дворе, я громко позвал Генри. Снег теперь валил густыми хлопьями. Оставленный на морозе Бен приплясывал, сердито всхрапывая, и дрожал всем телом. Он так сильно тянул поводья, что едва не вырвал крюк коновязи.

— Тише, мальчик, тише. — Я погладил рукой его бархатный нос.

Конь дернул головой и закатил глаза, сверкнув голубоватыми белками.

— Пойдем. — Я отвязал повод.

Бен заржал и попятился, так что мне пришлось удерживать его, но затем сдался и послушно двинулся следом за мной.

Продолжая звать Генри, я завел Бена в стойло. Меня успокаивало присутствие коня, исходящее от него тепло и острый запах. Счищая снег с заиндевевшей шкуры, я прижался щекой к его жесткой коричневой гриве.

— Мне бы так хотелось остаться рядом с тобой, мальчик, — прошептал я.

Окидывая взглядом конюшню, я надеялся увидеть среди соломы копну темных взлохмаченных волос. Увы, напрасно. Я припомнил все места во дворе, куда мог бы спрятаться Генри, но в такую стужу вряд ли он просидел бы там долго. Однако в дом мальчишка тоже не пойдет, ни при каких условиях. Значит, если его нет в конюшне, скорее всего, следует искать в теплице, где отец когда-то держал рассаду, а теперь сестра выращивает в горшках целебные травы.

Мысль о том, что нежные руки Эстер с тонкими пальчиками, которыми она бережно перебирает свои растения, сейчас связаны грубой веревкой, ножом полоснула по сердцу. Я пересек двор, оставляя на свежевыпавшем снегу неровную цепочку следов. Красота зимнего утра не трогала меня, я даже не замечал ее. Вместо этого перед глазами стояла отвратительная сцена на кухне, а в ушах звенел раскатистый смех чудовища.

— Генри! — то и дело выкрикивал я. — Генри, где ты? Выходи, парень!

Приблизившись к теплице, я понял, что дверь заперта. Странно, я не знал, что там вообще есть замок. Теплица была старой и ветхой, она находилась за домом в глубине двора и едва ли могла привлечь внимание злоумышленников. Я попытался заглянуть внутрь, но не смог ничего рассмотреть сквозь запотевшие стекла.

— Генри! — позвал я, прежде чем сообразил, что мальчик не мог попасть в теплицу, раз дверь на замке.

Чувствуя новый укол беспокойства, я развернулся, собираясь уходить, как вдруг взгляд мой упал на большой глиняный горшок, который стоял вплотную к прозрачной стенке теплицы. Сложив ладони домиком, чтобы защититься от солнца, я припал к стеклу.

Сверху над горшком была сооружена импровизированная крыша из двух дощечек. Сидевшее в нем растение напоминало ботву моркови — множество тонко прорезанных листьев собраны в пучок, — только размером немного больше. Никогда прежде я не видел у нас в огороде такого растения. Неприятное ноющее чувство в животе подсказало, что следует рассмотреть его поближе.

Я подобрал камень и после секундного колебания ударил им по замку. Потребовалось пять или шесть ударов, прежде чем удалось сбить его. Распахнув дверь, я пригнулся и шагнул в тесное помещение с низким потолком. Я пробрался к растению и несколько мгновений рассматривал тонкие листья и гладкий стебель с проступающими на нем темно-фиолетовыми пятнами. Затем отщипнул половинку листа, растер в пальцах и поднес к носу. Запах был едкий и отдаленно напоминал запах мочи.

Я слишком резко распрямился и ударился головой о потолок. Не обращая внимания на боль, попятился к выходу, выскочил наружу и со всех ног припустил к пруду. Плавающая на поверхности бурая илистая пленка разошлась под моими ладонями, я погрузил руки в ледяную воду.

Ядовитое растение, с помощью которого убили Джоан и ее мать, было выращено в нашей теплице. И оно явно не вчера здесь появилось. Как такое возможно?! Я вытащил горящие от холода руки из воды и вытер о штаны. И вырастила его Эстер. Теперь все встало на свои места: обман, кругом сплошной обман, начало которому положили ее жалобные письма. Все было подстроено таким образом, чтобы я поверил, будто в смерти отца и гибели женщин виновата Крисса Мур, в то время как…

Я зажмурился.

Эстер — убийца? Или, точнее, убивает то, что завладело ею. Когда в тюремной камере сестра молилась вместе с двумя несчастными женщинами, увещевая их, как все полагали, словами Писания, что на самом деле она нашептывала им в уши? Тем же ужасным голосом, который сегодня слышал я? И главное — для чего? Возникшая в моем воображении картина заставила содрогнуться: Эстер просовывает семена смертоносного растения между прутьями решетки, ссыпает им в ладони, заставляет жевать и глотать, а затем спокойно наблюдает, как женщины оседают на пол, наступает паралич и сердце перестает биться. К горлу подступила тошнота, я почувствовал кисловатый привкус на языке.