Последнее фото - Ковальски Дмитрий

— И ничего не сказали?

— Нет, — вмешался Савелий. — Тот, что с мордой, как шар, хотел к Насте пристать, я помешал ему.

Лаврентий Павлович, тяжело вздохнув, встал и выпрямил спину.

— Макар, — обратился он к городовому, — шпана по твоей части, так что отыщи мне Кузьму и второго, с острым носом. — Он повторил Настин жест, показав клюв.

— Будет исполнено, ваше благородие! — ответил городовой и удалился, громко стуча каблуками по деревянному полу.

— А ты, — сказал он Савелию, — отведешь меня к Петру Алексеевичу, и тебе явно повезет, если тебя не подведет твоя память.

Настя на прощание обняла Савелия и шепнула: «Прошу, не попадите в беду». Тот успел уловить тонкий аромат полевых цветов — так для него пахла девушка — и шепнул ей в ответ: «Обещаю».

Глава 24

О том, что будет дождь, Петр Алексеевич понял по ноющим коленям. С самого утра, а проспал он до десяти, он не находил себе места. Во-первых, беспокоили ноги, словно его коленные чашечки выворачивало наизнанку, во-вторых, писатель задерживался, и с каждым часом волнение только росло.

Даже чай не помогал в такой ситуации. Так что он без удовольствия отхлебывал горячий напиток из чашки и прокручивал в голове события прошлого вечера. Эксперимент писателя впечатлил его настолько, что Петр Алексеевич до утра не сомкнул глаз. Когда все наладится, он обязательно потребует от Николаса, чтобы тот включил в свою книгу часть про световой эксперимент.

Вчера на телеграфной станции Петр Алексеевич помимо писательского запроса передал сообщение, что вернется через пару дней, когда увидит готовую первую главу. Такой ответ явно устроит его руководство. А если нет, то не пора ли Петру Алексеевичу посвятить остаток жизни себе?

Но редактор не успел ответить на собственный философский вопрос. В квартиру ввалился промокший до нитки писатель и, не говоря ни слова, прошел в спальню Петра Алексеевича, на время ставшую мастерской. Каждый его шаг с чавканьем оставлял мокрые следы на полу.

Петр Алексеевич молча проводил его взглядом и продолжил пить чай. Одной тревогой меньше. А колени… Бог с ними, дождь когда-нибудь пройдет. Все же он не может вечно заливать Санкт-Петербург?

Через время из комнаты вышел Николас все в той же мокрой одежде.

— Что случилось? — спросил Петр Алексеевич, когда увидел встревоженные глаза писателя.

— Головная боль, — резко ответил писатель. Он подошел к шкафу и схватил стоявшую в нем свечу.

— Как все прошло? Вам удалось получить то, что вы хотели? — спросил редактор и смачно отхлебнул чай.

— Нет, — отрезал Николас и скрылся в темной комнате.

***

Говорить с редактором желания не было. К тому же каждое его слово шумом оседало в голове. Благо в комнату не проникал свет. Темнота успокаивала, хотя и хранила жуткие воспоминания. Они только и ждали, когда Николас оступится, чтобы поглотить его изнутри.

Ничего другого не оставалось. Тем более что если он протянет, то в скором времени жуткий приступ парализует его. Да и прошлую ночь он не принимал опиум. Так что заслужил возможность немного облегчить свою боль.

Николас зажег свечу. Свет уколол глаза.

Из темного угла комнаты повеяло холодом.

Трясущимися руками он открыл флакон и ссыпал несколько белых камешек, оставив один внутри. Фарфоровая трубка осталась в его комнате. Но ничего страшного.

Он поднес флакон к огню, так, чтобы пламя касалось края стекла. Огонь облизывал флакон, оставляя после себя черную копоть и наполняя нутро густым желтым дымом. Пальцы обжигало, но что стоили эти ощущения в сравнении с приближающейся болью?

Николас поднес горячее стекло к губам и втянул горький дым. Цепляясь за края глотки и обжигая их, он влетел в легкие и осел на стенках.

Спустя несколько секунд головная боль отступила. Тело стало легким, словно его набили пухом. Николас закатил глаза и провалился в безграничную тьму. В ту же секунду он оказался в пространстве, где каждая его мысль обретала форму.

Стоило ему подумать о Мастере, как тут же возник его дух, созданный из густого желтого дыма. Рядом с ним появился Михаил Юрьевич, позади Георгий Александрович. Возникли и круглолицый с остроносым. Они что-то бубнили, стоя за спиной Николаса. Были и Настенька с Савелием. Но так далеко, что лица стали размытыми пятнами.

Николас стоял в центре и смотрел на всех по очереди.

— Мастер убил начальника почты… — сказал он вслух, и тут же одна дымная фигура уничтожила другую.

— Затем кто-то убил Мастера… — Пуф, и фигура испарилась.

— Бред.

Фигуры вернулись.

— Кто-то убил друга Михаила Юрьевича и выдумал историю с призраком…

Мимо писателя сверху вниз пролетела нечеткая дымная фигура мужчины и, разбившись о пустоту, исчезла.

— Кем был этот друг? И был ли вообще?

Фигуры вернулись на исходные места и ждали, подобно актерам театра, распоряжений режиссера.

— Допустим… Михаил Юрьевич убил Мастера…

Тот оскалился, выхватил нож из-за пояса и нанес удар. Мастер с хлопком растворился.

— Выкрал камеру…

Все еще зло смеясь, дымная фигура проплыла мимо писателя с камерой в руках.

— И, чтобы обезопасить себя, он помог бежать главному подозреваемому…

Николас подошел и внимательно посмотрел на фигуру начальника почты.

— Почему убили вас, Георгий Александрович?

Дымный образ Михаила Юрьевича подошел к нему сзади и накинул на шею петлю.

— Нет, умер он от удара по голове, — сказал Николас, в памяти всплыла пустая пепельница и разбросанные бычки, — от удара стеклянной пепельницей.

Фигура нанесла удар. Георгий Александрович звонко лопнул и исчез.

— Значит, убийство не планировалось… Либо, зная про конфликт, Михаил Юрьевич хотел направить сыщиков на след Мастера, чтобы…

Он так и не дошел до причины.

Чья-то рука грубо схватила его за лацкан пиджака и вытянула из омута опиумных сновидений.

Глава 25

Городовой Макар шагал по Сенной площади. Другие служители закона редко заглядывали сюда без необходимости. Но Макар вырос на этих улицах, так что чувствовал себя спокойно.

Он шел, лавируя между снующими туда-сюда толпами людей. Чуть было не налетел на парня, торгующего корзинами, но ловко увернулся и дал тому подзатыльник. Тот ругнулся в адрес городового.

По краям грязной улицы, набившись в харчевни и кабаки, шумели бродяги, жулики, мошенники и конокрады. Чувствуя безнаказанность, они выкрикивали угрозы в адрес городового, но, разглядев в нем Макара, тут же улыбались и махали руками.

— Будь здоров, Макар! На кой ляд ты пожаловал к честным труженикам? — выкрикнул мужичок с длинной щуплой бородой и тремя желтыми зубами во рту.

— Не твоего ума дела, сиди, пока шашкой не прошелся, — крикнул ему Макар и загоготал.

Мужичок громко рассмеялся — знал, что шашка ему не светит.

Проходя «малинник», место, где не столь прекрасные размалеванные барышни за рубль предлагали женскую компанию, Макар шугнул пару девок. Так, для собственного увеселения.

Дойдя до седьмого дома на Забалканском проспекте, Макар подошел к попрошайке, сидящему у входа в трактир.

— Дылду с таким носом видал? — рукой Макар изобразил острый нос.

Попрошайка с детским лицом посмотрел на городового и ответил мужским басом.

— Ермолая, что ли? Ну, видал. И что?

Макар показал рукой на вход в трактир.

— В кабаке сидит?

— А где ж еще ему быть…

Городовой кинул в шапку попрошайки пять копеек, за что услышал недовольный свист, и вошел внутрь.

Ермолай сидел на деревянном табурете и ел мясную похлебку из жестяной миски. Макар подскочил сзади и пнул ногой табурет так, что Ермолай чуть с него не свалился. Но удержался.

— Ты че, паршивец, людей губишь? — сказал городовой и схватил его за шиворот.

Несмотря на наглеца, Ермолай встал из-за стола и оказался шире городового и выше на полголовы. Но, обернувшись, расплылся в улыбке.