Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001 - Альберт Беренцев

был постоянно возвращаться к роднику, даже после того, как моя родная обитель была уничтожена.

Еще даже не дойдя до родника, я услышал звуки — куриное кудахтанье, потом даже петух закричал…

А вот и вор. Но я больше не боялся никого и ничего.

Я свернул с горной тропы и вскоре вышел в небольшую долину, где и бил родник, укрытый под искусно обработанным камнем, изображавшим домик и закрывавшим живительный ручей от дождя, чтобы дождевая вода не смешивалась с той, что идет из недр горы.

Родник журчал, бурлил и шипел, а куры кудахтали…

Тут был горец, молодой парень, одинокий. Кур он напихал в клетки из белой Башни Света, где раньше сидели наши певчие птички. В отдельную клетку сунул петуха, в другую клетку — зачем-то кошку. Все эти клетки он навьючил на украденного из обители осла, а еще на собственного коня — очень сильного громадного зверюгу черной масти.

Горец был занят тем, что пополнял запасы воды, набирая воду из родника в мехи.

Но горцы — народ чуткий. Он, конечно, заметил мое приближение, не успел я подойти, а горец уже побросал свои мехи и обнажил кривую саблю…

Горца еще сопровождала собака, эта была не нашей, мы собак в обители не держали. Собака тут же ощерилась, залаяла на меня, да и остальные многочисленные животные заволновались…

МЯСО.

ПИТАНИЕ.

— Алькки-ШЕККИ, успокойся, — утихомирил я мысленно голодного джинна, обитавшего в моем сердце.

Я спокойно поставил фляги, которые нес с собой. И не стал подходить ближе. Животные горца чуяли джинна, если сделаю еще хоть шаг — собака бросится на меня, а остальные все просто в ужасе разбегутся.

Взгляд горца скользнул по моему лицу, потом — по моему черному одеянию мюрида…

— Я тебя не знаю, — распевно и с акцентом произнес горец на языке джахари.

— Ила Победитель ужасных джиннов, — равнодушно представился я.

— Мюрид черной Башни?

— Мюрид белой Башни Света. На одежду не смотри.

Горец еще мгновение смотрел на меня, потом решительно сунул саблю обратно в ножны, а потом бросился ко мне…

Но не чтобы напасть, он рухнул передо мной на колени. А потом взялся за мою руку.

— Какая горячая!

— У меня жар, друг.

— Ты болен?

— Нет, это мистический жар.

Горец поцеловал мне руку.

— Они всех убили, Ила. Всех! Я видел. Хвала Отцу Света, ты выжил. Я приветствую тебя, шейх.

— Шейх?

— Ну конечно! Я побывал в зеленой Башне шейха Эдварры, да направит Отец его душу в Рай, я видел его растерзанную и оторванную голову… Зрелище было столь ужасным, что я бежал оттуда, даже не решился предать огню останки нашего шейха. Шейх Эдварра ныне в Раю. И все его ученики. А значит, ты — последний выживший секты. Ты шейх, Ила!

Вот это был неожиданный поворот.

Впрочем, я не радовался. Я был шейхом обсиженных мухами мертвецов, шейхом мертвых камней, шейхом погибшей традиции.

Мое звание шейха, перешедшее ко мне, как к последнему выжившему секты, давало мне лишь одно — теперь принцесса, если узнает обо мне, явно захочет меня уничтожить. Радоваться тут было нечему.

— А ты кто такой?

— Прости, шейх, я не представился, — горец наконец поднялся с колен и отряхнулся, — Меня зовут Вурза из клана Бакарах.

— Бакарах? Это же верная шейху деревня к северу отсюда…

— Увы! — лицо Вурзы вдруг омрачилось, — Горе мне, Ила, но Бакарах больше не верен! Позор на моем клане!

— В вашем селении — охотники на шаэлей? — догадался я.

— Да. Так они себя называют. А еще называют себя «мечами принцессы». Они пришли несколько дней назад, они встали у нас в селении на постой… Они платили нам золотом за каждый съеденный кусок мяса, за каждый ночлег, за каждый кубок вина. И наши старейшины, позор на их седые головы, приняли охотников, как гостей, как друзей. Они забыли о наших древних клятвах верности шейху и секте «Аль-Хальмун»! Они даже разрешили охотникам пополнить свои ряды в нашем селении… И многие юноши из Бакараха вступили в отряд неверных слуг принцессы!

— Да, я понимаю. Я видел в монастыре трупы горцев, новобранцев охотников, у них даже не было на теле татуировок.

— Да, Ила! Да! О, Отец Света, что за боль, что за напасть… Мое селение Бакарах теперь опозорено навечно, проклято. Это парни из нашего села сделали. И они тоже! Они польстились на золото, которое платили охотники, польстились на обещания принцессы, да будет проклята эта сука! И они поехали с охотниками, и они убили всех мистиков секты «Аль-Хальмун», они убили нашего шейха… Они согрешили! Видит Отец Света — мои братья по клану согрешили! Я пытался спорить, клянусь, тебе, Ила, я пытался спорить… Но старейшины посадили меня под замок. И только сегодня я вырвался, моя жена освободила меня из заточения, и я украл ночью коня, я поскакал в обитель — предупредить шейха. Но я опоздал. Горе мне! Убей меня Отец на этом месте за мою медлительность, я опоздал…

— Ты опоздал на два дня, друг. Шейха и всех сектантов убили еще позавчера. Это ты сжег трупы Шамириам, Нуса и Шади?

— Да. Я. А что, шейх Ила, я сделал что-то неправильно? У нас, горцев, покойников принято сжигать… Я не мог видеть, как устады и старейшина лежат непогребенными. Я ведь знал их всех — и Нуса, и Шади, и Шамириам… Что они сделали с ней? Что эти звери с ней сотворили, ты видел, Ила? Её же насиловали! Но это уже не люди из нашей деревни. Я клянусь тебе, шейх Ила Победитель ужасных джиннов, это не наши парни. Горец никогда не стал бы насиловать. Никогда! Это приезжие, это южане… А я взял этих куриц, шейх. Они ведь просто погибнут, если останутся в монастыре? Поэтому я взял их. Но если хочешь — я тебе все сейчас же отдам…

И горец со всех ног бросился к клеткам, навьюченным на коня. Однако курицы, как и все животные, чуяли джинна во мне. Они переходить ко мне во владение совсем не желали, так что от страха раскричались, одна курица даже бросилась на прутья клетки с такой яростью, что растерзала себе в кровь грудку.

— Оставь, — распорядился я, — Оставь себе и куриц, и осла, и даже кошку. Мне они ни к чему, Вурза. Ты правильно сделал, что взял себе этих животных. Скажи мне лучше, сколько их? Сколько этих охотников на шаэлей, велик ли их отряд?

— Полтысячи человек, — тут же ответил горец, — Это считая ту полсотню парней,