Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

приспешники, а не жалкие полутрупы, которыми становятся обычные людишки, если высосать их досуха. Таких хватает на несколько дней. Что проку?

— А если не выпивать всю кровь?

Келли усмехнулся деформированным ртом.

— У тебя еще будет шанс продемонстрировать свою хваленую выдержку, старик. Но если и так — они гниют, они мертвы, и все, что удерживает их в этом мире, — это кровь. Моя кровь.

Я смотрел на Келли — и видел себя. Дубильный эффект трясины сошел, как загар; глаза разбухли, неплохо сохранившиеся волосы и брови пустили корни.

— В Кракове и Богемии я прятал тела в болотах, мумифицировал, готовил первые оболочки. Одну из них я использовал после побега из темницы. Весьма занятный опыт, Джон. Он позволил понять: чем старше мертвое тело, тем легче его изменить после переселения, перестроить под себя, и тем меньше оно подвержено тлену. Ночью после побега я пробрался в свой дом на Градчанах, но там уже побывали прихвостни Рудольфа. Они все вынесли еще до того, как умерло мое первое тело. Отодрали каждую доску, достали каждый расшатанный камень: искали эликсиры, порошки, рецепты. Но кое-что я припрятал вне стен: золото, серебро. Этого хватило, чтобы начать свое дело здесь. Я стал возить мумии. Из каждой партии отбирал одну-две лучших. Ты скоро их увидишь, а если снова станешь моим другом, то и наденешь, как дорогое удобное платье.

— Это так просто? Достать древние останки?

— Ты удивишься, заглянув в витрины аптек! Хотя после запрета властей… Беременные дамы не в восторге от мумий крокодилов и кошек. Знаешь, как трудно собрать матросов, которым плевать на мертвецов в трюме и проклятия фараонов? Я потерял два судна и трех капитанов. Когда матросы напуганы до полусмерти, то видят в шторме призраков, слышат голоса. Чтобы успокоить море, они свою мать за борт швырнут, не то что древний труп. Продувные бестии! Schweine! Пришлось уделить особое внимание набору экипажа. С этим отменно справился Симон…

— Этот Симон, он… тоже?

— Преданный, догадливый пес, который сам попросил о вечной жизни. Я позволил ему вылизать мою рану. Был слишком голоден в ночь до этого, неосмотрителен… Солдатская морда задела меня из мушкета.

— Ты обратил его, — сказал я.

— Его бессмертие — обман. Жалкие крохи силы и красные нити тумана, прорастающие из его мозга. Так я могу приказывать Симону на расстоянии, подталкивать к угодным мне действиям и решениям. Ты научишься всем этим фокусам, старик. А Симон умрет, и его заберут Тени, если…

— Если ты не захочешь его перерождения.

Келли издевательски похлопал в ладоши.

— Ты быстро схватываешь, старик. Я рассчитывал на это. Как и на твою преданность.

Я поднял руку, чтобы огладить молочно-белую бороду, как всегда делал в моменты глубоких размышлений или минуты лихорадочных сомнений, но у меня больше не было бороды. Зато оставался пытливый разум:

— Эдвард, ты говорил о вере людей в проклятия фараонов. Насколько они беспочвенны? Ведь духи существуют, и ты…

— Ты путаешь создания потустороннего мира, высшие силы, с жалкими человеческими душонками. Эта реальность не пронизана паутиной призрачных дорог, а с редких троп очень легко сползти в ничто, из которого уже не выбраться, разве что прислонив к пленке миров черный кристалл. — Глаза Келли засветились красным. — Кстати, где сфера, Джон? Ты завещал ее одному из своих отпрысков?

— Я потерял шар после возвращения в Англию, — соврал я.

Келли прищурился, но промолчал.

В дверь постучали.

— Да? — гаркнул вампир.

С улицы донеслось нечленораздельное мычание.

— Входи!

Косясь в пол, ввалился громила с огромной головой и итальянским стилетом за поясом. «Кто он? — подумал я. — Пес, отведавший каплю крови хозяина, как Симон Сандерсон? Или обычный человек?»

Я не сразу заметил, что Хольц кого-то тащит. Мощные толстые пальцы сцепились на ноге неизвестного мне мужчины, охранник волок его по занозистым доскам пола, будто мешок с зерном.

— Огорчаешь, Хольц. Я же просил… — Келли увидел бездыханное тело, и его челюсти непроизвольно, как мне показалось, распахнулись. — Кто это?

Хольц невнятно ответил, словно его язык был излишне велик для его рта.

— Ошивался возле храма? Подглядывал?

Детина с тяжелой челюстью и блестящими свиными глазками закивал. Он отпустил ногу незваного гостя, и обитый металлом сапог лязгнул о пол.

— Хороший мальчик, — сказал Келли, поднимаясь со стула. — А теперь — вон.

Хольц попятился и поспешно, но без грохота притворил дверь.

— Ну что, старик, наш первый совместный ужин за долгое время. Ты ведь не побрезгуешь есть с пола?

— Я не буду… не могу…

Демон бездушно хихикнул. Я видел его профиль — вытянутый, как у хищника, клыкастый и страшный.

Келли бросился к ногам гостя, разорвал синие чулки и вгрызся в розоватую щиколотку под нависающей над коленом штаниной. Глаза мужчины — еды — распахнулись, он задергался и отчаянно заорал. Так кричит человек, которому осталось совсем немного.

Келли ударил мужчину по лицу. Голова жертвы с жутким хрустом провернулась вправо, глаза спрятались подо лбом.

Смерть незнакомца нисколько не тронула меня. Я не отрываясь смотрел, как рваная рана на щиколотке мужчины продолжает выталкивать кровь, подбрасывать в воздух темно-красные фонтанчики, такие ароматные и сладкие…

Я упал со стула и на коленях пополз к телу. Слышал порывистое дыхание Келли, причмокивание и чавканье. Слышал марш хрустальных барабанчиков в висках, ощущал зубовный зуд. Мои окрепшие в деснах зубы еще не превратились в клыки зверя, но и они могли рвать и вгрызаться.

Я освободил шею мужчины от пышного воротника и стал пить кровь, брызгающую из раны. Я сосал и сосал… и не мог остановиться.

Пока не иссякла блаженная влага.

Внутри меня, будто плоды, зрели новые органы, вены и артерии пульсировали теплом, а мелкие капилляры прорастали внутри блестящих от крови клыков. Я нашел свой эликсир, вязкий, горячий, пьянящий…

— Твоя выдержка выше всяких похвал, старик, — сказал Келли и захохотал.

* * *

Да, я стал монстром. Не таким, как Келли, но все-таки. Есть ли разница между монстрами?

Я пил кровь — чужую жизнь, которой пытался наполнить себя. Это казалось символом, когда твое тело — кусок сухого дерева, окаменевшей плоти. И даже когда оно пластично и подвижно, как отекающий воск. Потому что ты знаешь, что есть огонь. И что будет, когда он погаснет. Когда зеленая дверь закроется и не останется сомнений в том, с какой ее стороны ты находишься.

Я помню, как поет мох. Гниль. Замурованные в темноте.

Какое-то время я не мог думать ни о чем, помимо крови.

* * *

Когда мы вышли на улицу, наступило утро.

Солнце вонзало в глаза острые прутья. Мне