Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

Капля. Еще одна. И еще. Струйка истощалась в чреве невидимого канала, каждый новый глоток приходилось ждать все дольше и дольше, он вызревал на краю отверстия, тяжелел и, казалось, замирал. Последний, этот последний… но нет, багряная бусинка срывалась с потолка и взрывалась внутри меня болью и жизнью. Мышцы сокращались, окатывая тошнотой пробуждения, кости распрямлялись и крепли, ребра громогласно трещали, плоть отслаивалась от плоти, оттаивающей, скидывающей окоченение. Наполненные мучениями толчки раздували тело. Я пил капающую с потолка склепа кровь, пока живительный ручеек не иссяк.

А когда хватило сил и дыхания, выгнулся на твердом ложе и снова закричал. На этот раз — в голос.

На то, чтобы снова научиться ходить, понадобилось несколько дней. Боль ушла раньше.

Сначала я просто лежал, поворачиваясь с одного бока на другой, медленно сгибая и разгибая ноги, поднимая к лицу тощие руки и ощупывая запавшие глазницы, в которых двигались полуслепые глаза, трогал колышек носа, тер ноющие под растрескавшимися губами клыки. Меня мучили судороги. Я слышал, как хрустят мои кости, выкашливал прилипшую к смоченной глотке пыль. Беспомощный, голодный, дрожащий в затхлом воздухе просторной могилы.

«Кто ты? — спрашивал я себя, снова и снова. — Кто, во имя любого ангела или демона, ты такой?»

Но не решался ответить.

Когда из потолочного лаза снова заструилась густая кровь, я забрался на полку и припал губами к холодному, покрытому известковой коростой камню. И лишь тогда, всосав каждую доступную языку и пальцам каплю, прохрипел:

— Кровопийца.

* * *

Кто-то поил меня, как беспомощного детеныша. Человеческая кровь вместо козьего молока. Ждал, пока я освоюсь в новом теле, расправлю и разглажу его, окрепну и начну желать большего, чем впалый сосок свода погребальной камеры.

Пять кормежек спустя за мной пришли.

Сначала я подумал, что слышу крысу. Настойчивая тварь скреблась в дверь склепа с той стороны, такая же голодная, как и я (кровь дарила контроль над голодом, силу, но не насыщала). Звуки усилились, стали подниматься, очерчивая прямоугольный контур. За дверью возился человек.

Человек, который распечатывал усыпальницу, освобождая швы от засохшей извести и глины.

Я ждал у противоположной стены между двумя полками. Слева лежал разложившийся труп, покинутый мелкими бесхребетными тварями и моей душой.

Плита тяжело поддалась.

В открывшемся проеме стоял незнакомец в черном плаще-накидке с рукавами. Глубокая тень капюшона скрывала лицо, проступающее ужасно бледными углами и пятнами. Пригнувшись, он шагнул внутрь, бросил что-то на пол, а затем медленно выпрямился.

— Одевайся, — сказал он без каких-либо эмоций.

Я подчинился.

Незнакомец снял лампаду с медного крюка, отступил назад и стал ждать. Он пришел без лампы, узкий коридор за его спиной не был освещен — значит, гость (стражник? слуга моего кормильца?) неким образом ориентировался в темноте.

Серый халат с распущенными от локтя рукавами был велик, но это мало меня волновало. Я мог и вовсе остаться нагим: чувство стыда безвозвратно ушло, как и ощущение холода.

— Мне идти следом? — Собственный голос оставался для меня чужим; между словами шелестел песок.

Незнакомец кивнул, издав тихий несдержанный смешок, развернулся, наклонил голову и нырнул в дромос. Я последовал за ним. То, что мне не пришлось пригибаться, красноречиво говорило о росте моего сопроводителя.

Так я покинул каменную утробу, родившую и взрастившую меня в неправильном послесмертии.

Долгий путь по бесчисленным потернам, галереям, тоннелям и лестничным подъемам вывел нас к окованной железом двери. Выход охранял несимпатичный субъект с огромной головой, отяжеленной выступающей вперед челюстью, и итальянским стилетом. Отблески факелов облизывали влажные стены.

— Хольц, открывай, — приказал незнакомец, и громила медлительно, словно нехотя впустил нас в угрюмое квадратное помещение, в центре которого стояли стол и два стула.

Мы были на поверхности. Я почувствовал это еще до того, как глаза обжег лунный свет, сочащийся сквозь узкое окошко. Осязаемый мрак катакомб, подземного некрополя, ветвящегося и бесконечного в воображении, остался позади.

— Склепы, склепы, склепы… — проговорил человек в накидке-плаще, отодвигая стул. — Как тебе город мертвых, впечатляет? Правда, ты не видел и малой его части. — Смешок, холодный и острый. — Но домыслишь без труда, с твоим-то умом.

Он поставил на край стола лампу и сделал жест рукой. Я сел напротив.

— В погребальных обычаях немцы переплюнули всю Европу, — снова заговорил незнакомец. — Христианская чушь Мартина Лютера хорошо прополоскала их головы, и вот зажиточные протестанты уже готовы платить по десять рейхсталеров за место в подземелье, где, подобно египетским мумиям, их тела не будут тлеть. «И восстановит Бог распадающуюся кожу мою из праха, и узрю я Искупителя во плоти моей»…

— Книга Иова, — прошептал я.

— Пускай, — фыркнул незнакомец. — Но десять талеров! Только представь, годовое жалование кучера! Саксонец Лютер кормил паству своими переводами Писания, затем помер от болячек в городе-ярмарке, а бюргеры продолжают верить в то, что не воскреснут и пропустят Страшный суд, если сгниют в могиле. «Мертвые ничего не знают». Ха! Как тебе это?

Несмотря на некую фривольность беседы, во мне нарастал страх.

— Где мы? В каком городе? — спросил я.

— В Берлине, — ответил собеседник. — Если угодно, можешь считать этот город своей второй родиной. Местом, где ты воссоединился с давнишним другом, который очень на тебя рассчитывает.

Он стянул капюшон, и первое, что я увидел, — красные сумасшедшие глаза, в которых горела опасная усталость вперемешку с весельем. Из-под пепельной, почти прозрачной кожи, кожи мертвеца, хищно выпирали кости черепа. Незнакомец оскалился.

Незнакомец?

Эти глаза, отвратная улыбка, пусть и на другом лице…

— Эдвард?

— Рад новой встрече, старик, — сказал Келли, подтверждая мою догадку. — Как тебе бессмертие? Не слишком тесно и голодно?

Демон глухо рассмеялся.

За окном сокращалась и увеличивалась луна. Видимый порядок вещей был нарушен — во всяком случае, в моем разуме. Но, возможно, это и был истинный порядок. Взаимосвязь законов жизни и смерти, их переплетение…

— Эдвард, — повторил я. — Что ты со мной сотворил?

— А ты разве не видишь, не чувствуешь? Выдернул твою дряхлую душонку с того света. И ты меня вымотал, старик. Пришлось охотиться каждую ночь, чтобы тебя кормить. — Келли захохотал. — Ох и попил ты моей крови.

Я вспомнил узкое отверстие под потолком и тяжелые сытные капли. Отвращение было отголоском старых чувств, но не телесной реакцией: я испытывал голод и не отказался бы от новой порции.

— Теперь я тоже?..

— Ты знаешь ответ и без моих подачек. И я надеюсь на твою бесконечную благодарность. Мы создадим новую империю, и ты будешь стоять рядом, когда мир подчинится моей крови.

— Где ты взял эту лампу?

— Джон! Даже смерть не властна над твоей