Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

— В самый раз, — улыбнулся Ян. — Просто у меня большие руки.

Его ладони — крупные ладони с грубоватой кожей — дарили приятное тепло.

— Дурак…

Он приподнялся и поцеловал каждую из причин ее беспокойства. Еще и еще.

«Ты всегда знала, что не снимешься у Мейера или Дитриха, — мелькнула на задворках сознания забавная мысль, — так чего переживать?» Олеся закрыла глаза и тихо застонала. Ее пальцы перебирали волосы на затылке Яна.

Сейчас все будет иначе, сейчас и потом.

Всю жизнь она словно мстила отцу: за слезы и синяки мамы, за других женщин. Выросла с воспоминанием о купейном вагоне, в котором Евгений Ватиск, ее отец, трахал на верхней полке миниатюрную попутчицу, учительницу из Львова, трахал полночи, думая, что его девятилетняя дочка спит. Секс, боль и разочарования — этого в их семье хватало в избытке, но делилось неравноценно. Бо́льшая часть доставалась маме. Олеся потеряла девственность в тринадцать лет, а разочаровываться не переставала до сих пор. Она неосознанно пыталась испортить свою жизнь, чтобы бросить это в лицо отцу: «Смотри, видишь, виноват только ты! Я стала тобой, папочка. Шлюхой, которая уродует все вокруг себя». Но единственной местью, которая ей удалась, стала месть самой себе.

…Ночь заструилась и сползла с окон толчками, поднятыми вздрагивающими коленями, смоляным отливом волос на ее щеке, обволакивающим предметы рассеянным лунным светом, сокращениями мышц нижней части живота.

Олеся открыла глаза.

В ванной шелестела вода. Ее киевский парень частенько напевал под душем что-то из Михаила Круга. «Ян, главное, не пой, хорошо? — подумала она, переступая через лежащие на полу джинсы и влезая в халат. — Не пой, и я отблагодарю тебя по-особому».

Растрепав волосы, она подошла к двери ванной и нажала на ручку. Та не поддалась. «Ты смотри, какой стеснительный, заперся…» Олеся привычно сунула ноготь в прорезь круглой заглушки, повернула до щелчка — «попался, водяной», — улыбнулась и положила руку на полированную медь.

— Не открывай! — закричал Ян. Почему-то не из-за двери, а сзади. — Закрой замок!

Она оглянулась и…

9

…увидела вскочившего на ноги Яна, маленькое окно, рассеченное на ромбы с черно-рыжими гранями, сломанную кровать.

Олеся проснулась.

Медленно, не доверяя новому сну или страшась пробуждения, повернула голову и посмотрела на свою правую руку. Побелевшие пальцы сжимали ручку двери. Выступ фиксатора располагался вертикально.

Защелка открыта.

Она отперла дверь, за которой…

Олеся шумно вздохнула — в горле заскрипело, грудь сотряслась — и крутанула фиксатор влево.

Щелк.

«Успела».

Если Ян кричал что-то еще, то она не слышала. Отшатнулась от двери, врезалась в грудь мужчины, в его руки.

— Я проснулся и увидел, что ты стоишь у двери. Все-таки гипноз… Ты что-нибудь помнишь?

— Мне снилось, что…

Ян заглядывал в ее лицо.

— Я не знаю, что это было, — прошептала Олеся. — Мне просто приснилось, что я открываю дверь.

Фиксатор повернулся направо.

Щелк.

Олеся взвизгнула.

Фиксатор повернулся налево.

Щелк.

Направо, налево, направо, налево, направо.

Щелк, щелк, щелк, щелк, щелк.

Ручка не шевелилась.

Девушка хотела броситься к двери, чтобы закрыть замок, но Ян удержал ее.

— Они могут открыть с той стороны. Всегда могли.

Садилось солнце. Сумеречный свет придавал теням во дворике жизнь. Олеся закрыла глаза и призвала спасительный сон, но усадьба лишь рассмеялась, заухала упрятанными под землю чугунными трубами. За стеной залаяла собака.

В дверь постучали.

Олеся выпустила из легких шелестящий, протяжный выдох ужаса.

— Шо це? — вырвалось у нее.

Она подсознательно ждала этих ударов, жуткого стука костяшек пальцев по рассохшемуся полотну, ждала с того самого момента, когда Ян закрыл дверь, но оказалась не готова.

— Иржи? — спросил Ян. В его голосе снова появились нотки отупения.

Тук, тук, тук…

— Прекрати! Хватит! — заорала Олеся.

В дверь стучали, однотипно, неустанно.

— Пускай он уйдет… Ян! Пускай он уйдет! Хватит!

Он отпустил ее, поднял кусок штукатурки, подошел и нацарапал на двери крест.

Тук, тук, тук — как судорожные смешки.

— Уходи! Вон! — До нее вдруг дошло то, о чем говорил Ян. — Замок… они… он… — Глаза Олеси широко распахнулись, губы задрожали. — Чего ты ждешь?! Вали на хрен или открывай эту чертову дверь! Ну! Давай, вхо…

Горячая ладонь зажала ей рот, не выпустив слово целиком.

— Не надо, — прошептал Ян. — Не приглашай… это.

— Н-но…

Он убрал руку.

— Знаю, снова безумие, но… не стоит ему помогать.

— Боже, — выдохнула Олеся.

Она подумала о страшилках Стокера, перед глазами пронеслись фрагменты из десятка фильмов, просмотренных в кинотеатре «Олимп».

Тук, тук, тук…

Кто ждет приглашения?

«Не хочу знать… пожалуйста…»

Живот налился свинцом. Страх был похож на приступ рвоты. Олеся согнулась и уперла руки в колени.

«Стоп!»

Она повернула голову и посмотрела на Яна.

— Вампир, кровосос… — произнесла она. — Зачем ему приглашение? Это ведь не наш дом. Он может зайти и так…

Ян — бледный, сосредоточенный на источнике шума — поднял бровь.

— Тогда что это? Игра?

— Мне приснилось, что мы, ты и я, выбрались отсюда и поехали ко мне домой. — Олеся смутилась. — Это было так реально… Что, если оно чувствует это? Чувствует мое ощущение дома?

Ян посмотрел прямо ей в глаза.

— Тогда буду думать, что я у тебя в гостях. Чем займемся утром?

— Я приготовлю…

Олеся не договорила. Он притянул ее к себе, порывисто, немного нервно, но нежно. Его правая ладонь запуталась в ее волосах.

Это сработало, ненадолго, но сработало. Олеся отключилась от жуткого «тук-тук-тук». Осознала, что хотела поцеловать Яна с того момента, как он протянул ей носовой платок у Национального театра. Им не следовало никуда идти, разве что к ней. И тогда, тогда… ничего этого не было бы…

Олеся крепко прижалась губами к его губам, пальцы Яна гладили ее шею, она задрожала, электрические разряды скользили по телу, от позвоночника к пяткам. Поцелуй показался таким знакомым, словно она давно знала эти мягкие губы. Ну конечно, она ведь целовала их во сне… и не только их.

Олеся возбудилась.

Ян отстранился. Он улыбался.

— У тебя очень уютная квартирка. И мне кажется, мы только что…

Дверь со скрежетом распахнулась.

Олеся стояла лицом к ней, в объятьях Яна, уткнувшись подбородком в его плечо.

На нее обрушился ужас.

Она осознала его, будто смогла увидеть не отдельные фрагменты, а все мозаичное полотно кошмара, и тогда он стал подлинным, оглушительным. Олеся застонала, ноги подкосились, и она обвисла в руках Яна.

Тот, кто стоял на пороге, тот, кому не требовалось приглашение…

Высокая тварь с дикими красными глазами и острыми зубами

…громко, радостно и мерзко захохотал.

______________________

Расс Мейер и Эрвин Дитрих — режиссеры, любящие