Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

– А ты не сводишь меня сегодня утром в свое местечко наверху холма? – спросила она непринужденным тоном, поднимаясь с неаккуратно сшитой подушки, тем не менее благоухавшей горным мхом. Суукмель подошла ко входу в свою палатку и остановилась, позволяя глазам привыкнуть к свету, разглядывая при этом красочные очертания, которые первоначально приняла за пестро раскрашенные городские стены, окаймлявшие долину.

Глядя на нее, Рукуей произнес, также вставая:

– Значит ли это, что вопрос мой хуже, чем неловок?

– Надеюсь, что, практикуясь, я все-таки научусь видеть далекие предметы, а не просто воображать их себе, – сказала она, подтверждая его подозрения. – Шетри говорит, что это не городские стены, а горы! Он говорит, что до вершин нужно непрерывно идти целых шесть дней. А далеко ли идти до твоего места?

– Достаточно для того, чтобы оказаться в уединении, – ответил Рукуей.

Покинув палатку, они направились вверх по склону, стараясь не наступать на ненадежные камни, мешавшие подъему. Суукмель боролась с дезориентацией, глядя себе под ноги – не из покорности, но стараясь сфокусировать взгляд на относительно близких предметах. Поднимая то и дело взгляд от земли, она пыталась определить размер объектов и постоянно удивлялась тому, что, скажем, тот из них, который она считала деревом, оказывался при ближнем рассмотрении всего лишь кустом, находившимся ближе к ней, чем она предполагала; или когда, казалось бы, далекое яркое пятнышко, которое, по ее мнению, было плащом идущего далеко впереди путника, вдруг становилось на крыло и исчезало в разреженном горном воздухе.

– Предметы не всегда таковы, какими кажутся, – проговорила она, когда Рукуей подвел ее к поваленному дереву тупа, чтобы она села. Отдышавшись, Суукмель окинула взглядом долину, пытаясь согласовать картину, открывшуюся ее глазам, с тем, что ей говорили. – Шатры смотрятся очаровательно в таком свете, правда? На солнце они кажутся драгоценными камнями. Что же реально хотелось бы знать? Красота далеких шатров или…

– Скрывающаяся в них нищета, – закончил за нее Рукуей, садясь рядом. – А теперь скажи мне, моя госпожа, какая весть настолько ужасна, что произнести ее можно только в полном уединении.

Она начала с какого-то подобия эпической песни, повествующей о героях и чудовищах, об узилищах и бежавших из тюрем, o триумфах и трагедиях. Она рассказала о сокрушительном постоянстве неизменной традиции, o мире, в котором нет ничего нового, но все решено несчетное количество поколений назад. И попыталась объяснить тоску, рождаемую отсутствием перемен, и страх перед тем, что нечто неожиданное все-таки случится: ужас перед неизвестным и одновременно тайное желание явления его, присутствующее во многих сердцах.

Захваченный возвышенным и романтичным повествованием, Рукуей не сразу сообразил, что имя безымянного – Супаари ВаГайжур; и что изменник этот является его собственным дядей по отцу, мужем его сестры Жхолаа Китхери, родившей ему дочь; которая выросла и носит теперь второго ребенка от Шетри Лаакса; и что у Хэ’эналы такие же глаза, как и его собственные, потому что у них общий дед. Еще больше времени потребовалось ему для того, чтобы принять рассказ Суукмель о том, как Хлавин Китхери взошел в Высочайшие…

– Ты в самом деле говоришь, что мой отец убил их? – вскричал Рукуей. – Убил всех до единого? Своих родных? – Вскочив, он отошел в сторону – невысокий, пока долговязый и неуклюжий. Такой еще молодой, подумала Суукмель. Такой молодой…

– Я не верю тебе! – настаивал он, осторожно описывая круг. – Это невозможно. Отец никогда бы…

– Он убил. Он убил их, дорогой! Попытайся его понять! – воскликнула она, пребывая в таком же отчаянии, как и он. – Твой отец был подобен молнии, вспыхнувшей в ночи, – прекрасной, опасной и внезапной. Они заставили его сделать это! Это они убивали его! Они заперли его за стенами, более высокими, чем эти горы, – проговорила она, махнув рукой в сторону громадных скал, лишь наполовину понятных ей. – Они заткнули ему рот, и он умирал, Рукуей! Он умирал от молчания! Вспомни ту музыку, которую он писал для тебя и других своих детей! Выслушай ее сердцем! И пойми, что она умерла бы в нем, если бы он не…

Рукуей осел на землю, словно дитя, коим в сущности и являлся. Ветер, неустанно продувавший долину, свистел в их ушах, приносил писк и смех малых детей, бегавших друг за другом по деревне, среди палаток, голоса женщин, песни мужчин – обычный повседневный шум деревенской жизни.

Однако, не желая слышать этот жизнеутверждающий шум, он видел со своего расстояния то, чего не видела Суукмель: лишения, нужду, откровенную нищету, даже слов для обозначения которых не существовало в ракхатских языках, поскольку таких явлений никогда не существовало на этой планете.

– Но как? – воскликнул он. – Как могло дойти до этого!

Подойдя к нему, Суукмель опустилась возле него на колени. Пристыженный и рассерженный, он вырвался из ее объятий и снова поднялся на ноги, все еще опухшие и израненные, и оставил свою приемную мать, даже не посмотрев на нее, ибо был сыном своего отца и ощущал, как крепнет в нем гнев, и не видел того, кого можно было ударить. Шагая по усыпанному щебенкой склону, не обращая внимания на падения, ушибы и новые ссадины, полученные его молодым телом, он шел на голос своей двоюродной сестры, выделявшийся своим произношением посреди небольшой группы руна и жана’ата, невесть зачем запруживавшим небольшую быструю речку, протекавшую посередине долины.

– Не поднимайте эти глыбы! Катите их! – услышал Рукуей ее веселый голос, обращенный к мужу, Шетри, неловко шагавшему со средних размеров камнем в руках. – Смотрите на Софи’алу! Катите!

Перворожденная дочка их занималась общим трудом, пытаясь перекатить небольшой камень, забавно перегнувшись пополам, задирая вверх короткий хвостик, с выражением усердия на крохотном личике.

– Смотрите, как моя радость работает! – проговорила Хэ’энала, голая и пыхтящая, как портовый грузчик. – Хорошая девочка, помогает взрослым!

Разъяренный Рукуей зашел за спину Хэ’эналы, схватил ее за лодыжку и развернул так что она едва не упала.

– Ты – Китхери! – заорал он на нее, на своего отца, на себя самого. – Как ты смеешь позорить себя подобным образом? Ты унижаешь собственного ребенка. Как смеешь ты…

И в мановение ока безразличный работник Шетри Лаакс повалил мальчишку и разорвал бы его глотку, если бы Хэ’энала не остановила его. Взяв мужа за плечи, она отодвинула его в сторону и, опустившись на колени, вопросительно посмотрела на Рукуея глазами, на которые не