Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

не угрожая ничьей чужой жизни, – проговорил он, посмотрев на Таксайу и прочих руна, прежде чем вновь обратить свой взгляд к мальчику, – и даже своей собственной. Если мое общество будет неприятно тебе, то, поев и отдохнув в моем владении, ты можешь избавить себя от всяческого неудобства, оставив мой дом.

Сбитый с толку мягким приемом, мальчик промолчал. Он также шатался от усталости, и ноги его были разбиты, заметил Шетри. Но предложить ему какую-то помощь значило нанести оскорбление, и поэтому Шетри просто предложил:

– Позволь мне показать тебе дорогу.

Тут к нему подошла женщина средних лет и прикоснулась к его руке.

– Какой очаровательный ребенок, – проговорила она, рассматривая малышку, сидевшую на плечах Шетри и стараясь, чтобы голос ее не дрогнул. – Какие прекрасные глаза.

– Да, – нейтральным тоном согласился Шетри, понимая, что собеседница его просматривает генеалогические варианты.

Неглубоко вздохнув, она пришла к неизбежному выводу:

– Семейная черта, должно быть унаследованная из рода матери? – спросила она из-за тонкой прежде, но ныне порванной вуали.

– Да, – снова согласился Шетри, готовясь к нападению, а может быть, к ранам.

Но женщина просто обратилась к мальчику, задиравшему Шетри.

– Рукуей, – проговорила она, обращаясь к внутренним резервам достоинства, – похоже, что по воле богов ты попал к… близким родственникам. Жена этого человека наверняка является двоюродной родственницей по линии твоего отца.

Вновь повернувшись к Шетри Лааксу, она приосанилась:

– Мое имя Суукмель Схирот у Ваадаи, а это мой приемный сын Рукуей Китхери.

Изумление на лице Шетри даровало ей мгновение прежнего превосходства, однако Суукмель реально смотрела на жизнь.

– Твое приглашение – знак великой доброты. Мы у тебя в долгу. И мой приемный сын, и я… Нет, – поправила она себя, протянув другую руку Таксайу, – все мы будем благодарны тебе за гостеприимство на тех условиях, которые тебе будет угодно продиктовать.

– Никакого долга и тем более условий, моя госпожа, – проговорил Шетри, с трудом отрывая взгляд от мальчика, в котором он узрел молодую, мужскую версию собственной жены. – Скорее соглашение, если вы захотите остаться у нас.

– Они поют? – спросил Исаак своим ровным и бесцветным голосом, которым разговаривал и который так странно контрастировал с тем высоким и чистым голосом, которым он пел.

Смутившаяся Суукмель посмотрела на Шетри.

– Мой шурин любит музыку, – пояснил, не вдаваясь в подробности, Шетри, понимая, что гостья его слишком устала для дальнейших объяснений.

Однако Суукмель ответила Исааку:

– Рукуей знает множество песен. У него задатки поэта. И воина, – добавила она для того, чтобы приободрить мальчика.

Исаак не смотрел ни на кого.

– Он останется, – такими были его слова.

Глава 31

Долина Н’Жарр

2072 год по земному летоисчислению

Не боязнь показаться трусом или слабаком определяла страстное, жгучее желание Рукуея вернуться на юг и продолжить борьбу. Это был не имеющий ответа вопрос, который он слышал в певучем, полном иронии голосе своего погибшего отца:

– Кому же ты бросишь вызов? Орде руна?

Принадлежи его мать к первому или даже второму рангу, Рукуей мог бы считать себя Предположительно Высочайшим, однако она была всего лишь третьерожденной. Может ли сын наложницы стать бойцом за весь свой народ? У него не было сводных братьев высшего ранга, наследующих титул по праву, не было также дядей, способных стать регентами на то время, пока он будет учиться, если закон передаст наследие ему. «Кто же тогда сейчас является Высочайшим в Инброкаре?» – спрашивал себя Рукуей, более не замечая вокруг себя измученных женщин и детей, или незнакомца с младенцем, или уродца-иноземца, и даже выветренных холмов и ущелий, по лабиринту которых вел своих гостей Шетри Лаакс.

Почерневшие камни, побелевшие кости – краски оставили этот мир, думал Рукуей, не замечая наклонных разорванных слоев: охры, нефрита и кобальта в последних лучах второго заката. Кончился танец, угасла красота, забыты закон и музыка, думал он. Остались лишь дым и голод.

Если не считать усталости, Рукуей был уверен только в одном. Теперь он является старшим мужчиной своего клана, и ответственность за решения лежит на его плечах. Суукмель и прочие женщины и дети дальше идти не могут. «Мы останемся с этими людьми до тех пор, пока госпожа Суукмель не сможет продолжать путь», – думал он, пока его небольшой отряд преодолевал последний сха’ар, остававшийся до поселения незнакомцев.

Невозможно было представить себе, куда они пойдут дальше, – само место, куда их вели, невозможно было увидеть. Уже ослепнув, он ощутил, как сильные и добрые руки направили его в место, пахнувшее незнакомыми телами.

Слишком усталый для того, чтобы есть, он мгновенно погрузился в сон, настолько глубокий, что его скорее следовало назвать забытьем, и не просыпался много часов.

А когда проснулся, проснулся не сразу, а постепенно… Последними проснулись глаза: сперва от пульсирующей боли в ногах, от запаха мази под свежими повязками, от неразборчивого гула голосов и, наконец, от яркого дневного света, проникавшего сквозь грязную ткань потрепанного тента.

Не шевелясь, он прислушивался к разговорам снаружи – неприятной смеси к’сана и руанжи, в которую иногда вклинивались отрывки торговой маланжи и дворцового палкирн’ала. Отвратительная грамматика и корявое произношение немедленно привели его в скверное настроение, еще более ухудшившееся под действием утреннего голода, подобающего созревающему мужчине, только начавшему набирать рост и мускулатуру.

Готовый взорваться, он ощутил движение слева от себя и вскочил, готовый сражаться – невесть с кем, о враге можно было только гадать, ибо весь мир полон врагов и все хорошее исчезло из него. Однако двигалась всего лишь женская ладонь, пододвинувшая к нему грубой работы миску. Он посмотрел на наполнявшую ее отвратительную массу, какое-то подобие желе, а потом перевел взгляд с ладони на предплечье, от предплечья на лицо и заморгал, когда увидел обращенные к нему отцовские глаза, живые и веселые.

Молодая женщина оказалась нагой, без вуали и заметно беременной.

– Ты похож на мою дочь, – сказала она и непринужденно села на землю, ничуть не смущаясь тем, что, кроме них двоих, в шатре никого не было. Она снова чуть подвинула к нему миску.

Он отвернулся, кривясь, с отвращением, и снова услышал ее голос:

– Знакомая тебе жизнь закончилась. Тебе придется теперь жить по-новому. Прежде все решалось за тебя без тебя. Теперь тебе придется выбирать самому.

Говорила она на к’сане, однако произношение ее было испорчено нечеткими гласными руанжи, скрипучим акцентом домашней сельской челяди руна.

– Ты можешь возненавидеть саму необходимость выбора, а можешь научиться ценить его. Однако каждый выбор имеет свои последствия, поэтому выбирай мудро.

Он посмотрел на нее, и она самым неуважительным образом улыбнулась.