Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

Не зная, что еще можно сделать, она ощутила потребность спросить, не голоден ли он:

– Сипаж, Исаак, есть хочешь? – и обругала себя за бестолковость.

– Слышишь? – спросил он, дрожа, заметно напрягаясь всем своим узким, почти безволосым телом. – Музыка.

Хэ’энала не шевельнулась, парализованная видом гноящихся болячек, запахом порчи.

– Слышишь! – настаивал он.

Получив подобный приказ, она замерла, наставив уши. Прямо над головой какое-то крупное существо медленно взмахивало крыльями, пытаясь попасть в восходящий воздушный поток, чтобы тот повыше поднял ее над краем уступа. Внизу, у основания его, плеск воды сопровождал грозное мычание, потихоньку превратившеся в довольное хрюканье или громогласный визг. На западе певучие голоса каких-то стадных животных поддерживали единство стада, длинношеие члены его паслись, пригнув головы к земле. Поближе какая-то мелюзга скреблась, в траве свистел ветер. Взгляд ее привлекли к себе негромкие щелчки: это лопались стручки неведомого растения под воздействием должной температуры или влажности, расширявшей или сокращавшей их клетки.

– Божья музыка, – выдохнула Хэ’энала, ощущая, как отдается в ее ушах собственное сердцебиение.

– Нет, – возразил Исаак. – Слушай. Здесь есть другие певцы.

– Другие! – повторила она, наконец уловив ноты вечернего канта, тонкие и далекие, уносимые обрывками по прихоти ветра. Другие певцы. Джанада – Жана’ата!

Оперев на тонкие руки жуткий и предательский вес вдруг внезапно отяжелевших собственной головы и плеч, Исаак заглянул за край обрыва. Увидев его сосредоточенным и не обращающим внимания на состояние собственной поврежденной кожи, Хэ’энала подобралась поближе к краю обрыва, внимая хорошо известной мелодии, неуверенно исполнявшейся двумя голосами в незнакомой ей, но тем не менее прекрасной манере. Смешанная толпа, подумала Хэ’энала, глядя сверху на сборище. Жана’ата и руна, в удивительном сочетании возрастов и полов.

Младенцы-джанада ехали не на плечах своих отцов, но на плечах женщин-руна, державшихся вместе, заткнув уши, чтобы не слышать песню. Среди них находилось и несколько персон, одетых и прикрытых вуалями. Потом она заметила певцов – мужчину в металлической одежде и мальчикa, немного младше ее самой.

В душе взорвалось недовольство: она хотела быть здесь вдвоем с Исааком, одинокий камень рядом с одиноким камнем. Она хотела каждый день задавать ему один-единственный вопрос и, пока вращается мир, обдумывать его ответ. Она хотела узнать, что он слышал по пути. Узнать, была ли поэзия и в его ногах. И что рычал бессловесный ветер в его небольшие уши?

«Рано! – подумала она, тревожась. – Я не хочу никаких чужаков!»

В точности такая мысль посещала в данный момент Шетри Лаакса, уловившего женский запах и вовремя посмотревшего наверх, заметив там еще одного беженца, взиравшего вниз с уступа, разделявшего пополам травяную прерию.

«Не надо! – подумал он, обращаясь к тому божеству, которое способно услышать его в данный момент. – Не надо мне никаких чужаков!»

И словно бы под влиянием его мольбы непокрытая голова девчонки исчезла.

При всем том Шетри Лаакс настолько был выведен из равновесия ее нежданным и нежелательным появлением, что запнулся на завершающей строфе вечернего канта, таким образом заслужив очередную наглую ухмылку своего племянника Aтаанси. «Я никогда не хотел ничего подобного, ты, самодовольный юнец, – хотелось Шетри рявкнуть в лицо Атаанси. – Забирай этот проклятый доспех, мою упрямую сестру и эти несчастные канты, и сами топайте дальше, и пусть Сти спляшет на ваших костях!»

К данному дню Шетри Лаакс пропел вечерний кант все десять раз. Таким было, отнюдь не случайно, точное число дней, которые он вел на север свою небольшую толпу женщин и детей.

Что бы там ни думал его наглый племянник, Шетри Лаакс никогда не воспарял мыслью ни к чему другому, кроме тихой жизни аптекаря, специализирующегося на каноне Сти. Более того, до того мгновения, когда новый ученик не известил Шетри, что его второродная сестра, Та’ана Лаакс у Эрат с присными только что появилась возле ворот, сам он как-то не задумывался о восстании на юге и, безусловно, не думал, что оно затронет его, – появляться поблизости было позволено только наемным руна. Подобные Шетри адепты жили просто, провиантом их снабжали родственники, приношения которых иногда дополняли дары тех, кто надеялся получить лекарства от предположительно неисцелимых и считающихся ненаследуемыми болезней или травм, сочтенных достаточно легкими, чтобы их можно было лечить, не прибегая к крайней мере. Время от времени вдовы покупали право приготовиться к чистой смерти за водным обрядом. Во всем прочем адептов оставляли в покое, что полностью устраивало Шетри.

– Наш брат Нра’ил был убит в бою, – без предисловий сообщила ему Та’ана, когда он представился ей десять дней назад в приемной для посетителей. – Все его люди убиты. Мой муж тоже.

Шетри тупо смотрел на нее какое-то время, надеясь, что сестра вместе со своими людьми окажется всего лишь необыкновенно убедительной галлюцинацией. «И зачем ты говоришь мне это? – думал он. – Уходи».

– Я не могу путешествовать в одиночестве, – настаивала на своем Та’ана, невзирая на тот факт, что самостоятельно добралась в такую даль без сопровождения взрослого родственника мужского пола. – Север можно защитить. Ты обязан отвести нас туда.

– Это невозможно, – пробормотал он, едва сумев заговорить, и поднял вверх когти, окрасившиеся во время обряда, который ему пришлось прервать из-за появления Та’аны. Шетри только недавно освоил канон в полном объеме, однако еще не выработал стойкости к парам, используемым во время водного ритуала.

– Зелья будут действовать еще несколько дней, – проговорил он, моргая. От сестры пахло дымом, длинная, до пят, вуаль была испачкана; прошитая серебряной нитью ткань заканчивалась сеткой, и узор ее, на взгляд Шетри, как будто бы шевелился. – У меня визуальные расстройства, – проговорил он.

– Это твой долг, – повторила она.

– A что ты скажешь о долге брата твоего мужа?

– Убит, – проговорила она, не отягощая его или себя излишними подробностями этого факта, способными нарушить хрупкий покой. – Теперь ты являешься регентом при моем сыне. Никого больше нет. Доспех принадлежит тебе, пока Атаанси учится.

– Я уже взрослый, – огрызнулся мгновенно обидевшийся пятнадцатилетка Атаанси. – Это оскорбление. Мы будем драться, дядя!

Немедленно развернувшаяся Та’ана отвесила сыну оплеуху, удивив этим поступком сына и дядю, а также себя саму. Атаанси нарушил тишину, хлюпнув носом и зарыдав.

– Возьми себя в руки, – приказала Та’ана уже собственным голосом. – Если ты ослабеешь, расслабятся и все остальные. Пойди посиди с сестрой.

Далее она повергла адептов, наблюдавших с вполне благопристойного расстояния, в еще большее изумление тем, что обеими руками подобрала вуаль и откинула ее с лица, чтобы красноречиво посмотреть на своего уцелевшего брата.

– Смотри сюда! – отрезала она. – Скажи, оставила бы я родные стены, если бы мою честь мог кто-нибудь защитить? Шетри, ты