Как приручить дракона – 5 - Евгений Адгурович Капба

что надо и тем же вечером, посмотрев все это по телевизору, мне позвонил наш начальник уездного просвещения — мировой мужик, если честно. Он похвалил за урок, сказал, что все отлично, но упрекнул: почему, мол, в джинсах? Невместно учителю уроки в джинсах вести. И я ему честно признался: нет денег на брюки! — по залу прошел шорох. — Знаете, что произошло после этого? Он позвонил моему директору, и мне выделили материальную помощь, и я купил брюки. Вопрос решился. Но у меня есть предложение: можно ребятам, которые после университета куда угодно распределяются, давать подъемные еще и на костюм? Нормальный приличный, вот такой, как у меня сейчас или как у импозантного мужчины в первом ряду, или у красивого парня на десятом… Да, да, такой костюм вчерашний студент себе купить не в силах, чисто физически! Разве что родители проспонсируют. Однако, мы ведь с вами тут собрались говорить о престиже и статусе молодого учителя, да? Думается, прилично одетый молодой специалист, который не клянчит денег у родителей, будет уважать себя немного больше, верно? Самоуважение — самая важная компонента повышения этого самого престижа. Учитель — я имею в виду учителя-предметника в первую очередь — должен сам уважать себя, свою профессию и свой предмет! — я выдохнул и осмотрел зал. — Заметьте, ни слова про низкую зарплату я пока не сказал!

Снова послышались смешки, и это было хорошо. А еще магическая завеса над балконом отдернулась, и я видел там, среди пустых кресел, три фигуры: светлейшего князя Георгия Воронцова — он улыбался и глаза его сверкали, через четыре сидения от него — Ядвига, душа моя, очень красивая и напряженная, она явно за меня волновалась. И — на самом последнем ряду — Феодор наш Иоаннович Грозный, собственной царственной рыжей персоной. Он беззвучно смеялся, запрокинув голову. Похоже, ему все очень нравилось! Ну и ладно.

Я продолжал:

— Я внимательно слушал все, что говорили выступающие. Воспитание, социализация, инклюзивность, гуманность… Все это, наверное, прекрасно. Однако — ни слова про то, что в школе я считаю на самом деле важнейшим и главнейшим явлением… — драматическая пауза тут была, кажется, не лишней. — Я имею в виду урок. Мероприятия, кружки, лектории, какие-то субботники и спектакли, экскурсии и спортивные мероприятия каким-то чудовищным образом в наших школах вдруг стали важнее урока! Более того — одни уроки у нас почему-то стали важнее других! Какое отношение у ребенка сложится об учителе истории, если его урок априори не важный, и это известно всем и каждому? Это ведь не математика — с истории можно сбежать готовить номер для самодеятельности, педагог-организатор отпросит… Или пойти бегать эстафету — физрук договорится. А еще можно забрать пару мальчиков покрупнее, новые учебники из грузовика в библиотеку носить — завхоз словечко замолвит! О каком воспитании может идти речь, если мы не воспитываем в детях главное: обязательное, доскональное, тщательное отношение к самому главному делу, к, собственно говоря, тому, зачем мы все ходим в школу⁉ Дети ходят в школу уроки учить! А мы, учителя — уроки давать! Да, да, воспитание верноподданного и патриота, многогранной личности и социализированного члена общества — это, однако, чрезвычайно важно. Но на кой бес, простите, нам такие члены общества, которые привыкли относиться к своему главному делу так, будто это легко отменить, прогулять, променять на какие-то другие вещи, о которых забудешь через пару дней?.. Что за специалистов, родителей, руководителей и наставников мы растим? Да, учитель обязан уважать себя, обязан уважать свою профессию и свой предмет, обязан невероятно тщательно готовиться к каждому уроку, если у него есть хоть капля сомнения в том, что он «плавает» в теме… И, кажется, в этом случае он имеет полное право требовать такого же уважения и такой же обязательности от других. Знаете, мне кажется, если мы запретим все классные часы, все кинолектории и все спартакиады — наше богохранимое отечество устоит. А если мы с вами перестанем проводить уроки?

Весь «Примула-Холл» примолк. Я не знаю, чего они там ожидали — революционных пламенных речей, или открытия секрета массовых инициаций, а может — панегирических словес в пользу отечественной системы образования, но явно не вот этой вот оды уроку. Ну, и ладно. У меня, в конце концов, сегодня был тяжелый день. Да и вообще: чего мне бояться? Того, что меня уволят?

— Нет никакой авторской методики для стопроцентных инициаций. Нет никакого секрета, который сделает из ваших детей магов. Я просто стараюсь вести уроки хорошо — вот и всё. Спасибо за внимание, судари и сударыни! — закончил я и поклонился, может быть — несколько более театрально, чем следовало.

Две или три секунды продолжалась тишина, а потом на балконе один красивый рыжий мужчина встал — и начал громко аплодировать. И тут же хлопки раздались из разных концов зрительного зала, превратившись в гром аплодисментов. Однако, мне устроили настоящую овацию.

Когда я спустился со сцены и сел на свое место, тетенька с большой прической старалась от меня отодвинуться как можно дальше и косилась как на прокаженного. Я хотел сквозь землю провалиться, если честно.

Глава 21

Аттестация

Яся, конечно, немного обиделась, что я бил Виноградова каской самостоятельно. Но в поезде мы помирились довольно быстро… Точнее — не быстро, у нас вся ночь в распоряжении имелась, и прошла эта ночь весьма приятно и активно — с перерывами на разговоры. Однако, словосочетание «железнодорожная романтика» теперь для меня обрело новый, гораздо более откровенный подтекст! Так или иначе — замотавшись в простыни мы сидели рядышком, пили чай и я рассказывал девушке про свои приключения в Министерстве магии, а она мне — про общение с Воронцовым и Федором Иоанновичем.

— Они конечно оба — мужчины видные… — стрельнула на меня глазками Вишневецкая, и прижалась бедром еще теснее. — Но тебя я ни на кого не променяю. На что мне эти князья и царевичи, с ними, небось, скучно! Просто представь — он прямо во время песни «Мое сердце пылает» от Тиля Бернеса с кем-то по телефону обсуждал необходимость сожжения дотла какой-то крепости в Сванетии — там, вроде как, кровавую магию практиковали с человеческими жертвами…

— Это царевич-то? — уточнил я.

— Нет, это Воронцов! Царевич время от времени с кем-то матерно ругался по поводу ограниченной военной операции в Маньчжурии, и орал что-то про миллионы жертв… И мясником кого-то называл. Мол,