Душа механизма - Андрей Александрович Тюняев

Но потом, осознав, что совершенно не так понял Настю, юноша нервно «зумкнул» сразу три раза подряд. Картинка три раза изменилась, всякий раз демонстрируя разбухающие пиксели, и, наконец, студенты смогли по-иному увидеть отснятый процесс.

Они всмотрелись в экран, а там стало заметно, что на одной из спиц происходит какая-то фантастическая возня.

— Я же тебе говорила, моторчик…, - медленно прошептала Настя, всматриваясь в изображение и совершенно ничего не понимая. Потом помолчала и, увидев, что Антон находится в ступоре и заторможен- но смотрит на тот же кончик спицы, неуверенно предложила: — Увеличь ещё!

Юноша, не моргая, словно кем-то зомбированный, откровенно машинально повиновался её команде и ещё три раза подряд «зумкнул». Картинка и не думала превращаться в отдельные пиксели. Она оставалась отчётливой и весьма понятной.

— Это же человечки! — шёпотом воскликнула Настя. — Увеличивай ещё!

Антон ещё «зумкнул», ещё и ещё…

То, что открылось их взору после окончательного увеличения, удивило ребят до полной парализации, до немоты!

Спицы увеличились и стали настолько огромными, что перешагнули границы экрана, а на торце одной из них теперь располагалась круглая сцена. Вокруг неё возникли стены непонятного театра. А перед сценой появились ряды зрители.

На самой сцене — два актёра. Они, поклонившись зрителям, принялись демонстрировать залу свой непонятный спектакль. Актёры то спорили, то соглашались друг с другом. Зрители заворожено следили за ними и воодушевлённо хлопали им.

И вдруг Антону показалось, что один из этих удивительных актёров заметил его непонимающий взгляд и в ответ загадочно улыбнулся.

Странный театр

Немного грузной походкой давно уже существующего создания профессор Эйн Вейзель[1] вышел на центр совсем недавно опустевшей сцены. Устало сел на одиноко стоявший посреди неё деревянный табурет и стал наблюдать за оседающей на ночь театральной пылью — она тоже отыграла свою немаловажную роль и ложилась на струганные доски пола тихо и плавно.

— Даже пыль нуждается в покое, — задумчиво произнёс он вслух и добавил: — Куда уж нам…

Эти слова, словно молнии, разрезали накалённое и наэлектризованное пространство. Зал сразу же зашелестел разнообразными голосами, обладатели которых высказывали шёпотом друг другу восхищение прекрасной игрой одинокого актёра, который выдержат необходимую паузу, и шелест восторга улёгся рядом с уже засыпающей пылью.

Дожав паузу до предела, Вейзель театрально поднял руку и стал рассматривать её на просвет — сквозь луч софита.

Рука выглядела полупрозрачной, но что ещё более удивительно — ярко-красной. Это вызвало сильное и демонстративное удивление у Вейзеля, а также ответный возглас восхищённого непонимания в зале. Зрители не знали, как им реагировать и на сам этот факт, и на удивление этим фактом со стороны одинокого актёра. Постепенно ужас, очарование и удивление охватили зрителей, сформировав в замкнутом пространстве своеобразную ноосферу.

В ту же минуту Антон и Настя с таким же удивлением обнаружили себя сидящими в шестом ряду почти по центру зала. Настя изрядно испугалась. Её нежное сердце усиленно колотилось о рёбра — видимо, думая, что за пределами грудной клетки ему будет спокойней.

Настя автоматически потянулась, чтобы взять Антона за руку, но последние несколько миллиметров пути её рука преодолеть так и не смогла. Девушке казалось, что ещё чуть-чуть и она обожжётся. Поэтому внезапный порыв прекратился.

Антон не заметил этого движения. Он зачарованно следил, как на ту же сцену вышел второй персонаж. Старый друг Эйна Вейзеля — старец Кулик[2]. Вместе они отправили в бесконечность не одну сотню профессорских вечеров, засевших в памяти парами коньяка, запахом сигар и горечью кофе.

— Рад видеть вас, дорогой мой Эйн! — поприветствовал его старец Кулик. — Вы снова вдыхаете аромат остывающих эмоций?

— И я рад вас видеть, дружище! — обнял вошедшего Вейзель и добавил, освобождая стул и потягивая его Кулику: — Присаживайтесь, пожалуйста! Присаживайтесь!

Старец Кулик посмотрел на свободный теперь стул и произнёс в ответ:

— Дорогой мой Эйн! Если позволите, то это я вам предлагаю этот самый стул. Со всем возможным уважением к вам. Присаживайтесь, пожалуйста!

Друзья посмотрели друг на друга и улыбнулись. Они поняли, что вопрос со стулом так просто не разрешить, и старец Кулик предложил:

— Эйн, вместо того, чтобы вдвоём стоять вокруг одного незанятого стула и спорить о том, кто кого должен на него усадить, предлагаю вам направить всю силу спора и мысли в более интересное русло.

— Какое же? — с интересом спросил Вейзель и сразу же добавил: — Хотя, впрочем, я вам доверяю в этом вопросе и готов за вами следовать хоть на самый дальний край познания.

Произнося последние слова. Вейзель резко повернулся в сторону Антона и несколько угрожающе подмигнул ему.

Антон нервно улыбнулся и судорожно завертел головой в поисках хоть какой-нибудь поддержки. Но, находясь теперь в лёгкой прострации, он взглядом наткнулся лишь на испуганно сидящую рядом Настю. А она, усиленно хлопая от непонятности еле удерживающимися на своих местах ресницами, в тот же самый миг почти автоматически сделала новую попытку взять Антона за руку.

На этот раз Антон её движение заметил и, более того, отметил его внимательным прямым взглядом.

…Но, занятый своей паникой, так ничего и не понял. Вся работа его мозга была сосредоточена на недавнем подмигивании актёра — ещё несколько минут назад спицы вязали какой-то платок, а сейчас некое существо, выглядящее, как человек, и двигающееся, как человек, именно ему так реально подмигивает!

Непостоянство постоянных

— В своё время Кант выдвинул шесть доказательств существования Бога. — произнёс старец Кулик и, словно цапля на болоте — так же по-особенному выворачивая ноги, сделал несколько шагов по сцене. — С тех пор люди сбились с ног в поисках седьмого доказательства. Имеется ли оно у современной науки? Имеется ли оно у физики?

В зале повисла тишина. Зрители затрепетали от неподдельного интереса. При слове «бог» некоторые из них ангельски-мечтательно выдохнули, а другие дьявольски-довольно вдохнули. Для тех и других эти движения означали одно и то же. И тем более чётко они фиксировали двойственную сущность обозначенного существа.

Часть людей закатила глаза в предвкушении обильного богословского спора. А у будущих спорщиков стали просматриваться слабосветящиеся нимбы.

Эйн Вейзель впился в старца Кулика глазами и, на минуту потеряв над собой контроль, невнятно пожевал уже далеко не розовыми губами. Старый профессор собирался с мыслями. Некоторые из них буквально ползли по его измученному знаниями лицу. Они скрывались там — где-то под дряхлеющей черепной коробкой, распространяя вокруг флюиды многообразных формул и замысловатых сентенций.

Оба