Где распускается алоцвет - Софья Валерьевна Ролдугина

Об Айти, о поездке в Гречин, о Костяном, о проклятом золоте и о Дрёме она не спросила тоже, хотя наверняка язык у неё чесался.

Как и в прошлый раз, праздновали возвращение Альки всей семьёй. Стол накрыли на веранде, благо погода позволяла, да и к тому же было ещё тепло. Тётя Веленика, посвежевшая и похорошевшая после стрижки, напекла каких-то своих особых, фирменных котлет с курицей, сыром и грибами: внутри – горячо, тягуче, мягко, а снаружи – хрустящая корочка панировки.

С Велькиным чечевичным супом и тёплым салатом из домашних солений с картошкой заходило просто замечательно.

Когда все пообедали, и даже дядя Чернек наелся так, что сыто крякнул, баб Яся заварила чаю – из смородиновых листьев, кипрея, мяты и васильков, чтоб и нежить распугать, и иммунитет укрепить. И вынесла банку варенья из яблок – прозрачно-янтарного, с крапинками корицы и тонкими, словно стеклянными, ломтиками.

– Как хорошо, – вздохнула тётя Веленика, откидываясь на спинку стула и кутаясь в шаль. – И редко же ведь все вместе сидим, хоть и семья… Алика, я тут у себя в сундуке с приданым нашла свадебное полотенце с обережной вышивкой, ещё прабабкино, кажется. Взглянуть не хочешь? А то и посидим на веранде с пяльцами, попробуем повторить…

При упоминании вышитых полотенец Алька живо вспомнила светлореченский краевой музей – и вздрогнула.

– Наверное, можно, это интересно, и к тому же… – начала она и забыла, что хотела сказать, потому что в голову ей пришла мысль. – Хотя нет. Я сейчас, наверное, быстро в город сбегаю, мне надо к тёте Тине заглянуть и кое о чём спросить. Я ещё, гм… ещё до отъезда собиралась, а потом забыла.

– Хорошо, что вспомнила, дела надо до конца доводить, – разумно рассудила баб Яся. И глянула с прищуром. – Кстати, как, поездка тебе на пользу пошла? Разобралась ты сама с собой?

– Ага, – откликнулась Алька, поднимаясь. – А потом запутала всё ещё больше. Ну я пойду?

– Ступай, – кивнула баб Яся. – Только допоздна не задерживайся, может, ещё успеем все вместе чаю попить вечерком. Кстати, зятёк, ты мне обещал машину глянуть, что-то там с дворниками не так… – обернулась она к дяде Чернеку.

Алька махнула рукой остальным – мол, скоро вернусь! – и убежала в город, не прощаясь.

К тёте Тине она успела аккурат за два часа до закрытия. У прилавка, впрочем, люди не толпились: время традиционных школьных чаепитий в честь начала учебного года уже миновало, а тортики для домашних праздников – дней рождения, юбилеев и прочего – брали обычно к выходным, чтоб все могли собраться за столом. Оказавшись в кондитерской, Алька вдруг оробела; взяла какого-то простого печенья на развес, переступила с ноги на ногу…

– На-ка, держи, – сказала тётя Тина, передавая пакет. – Чего мнёшься-то? Или чего спросить хочешь?

– В точку, – вздохнула Алька, отбрасывая мысли о том, что вопрос может прозвучать неуместно, и тётя Тина рассердится. – Скажите, а вы… вы помните, как стали снова, ну, человеком?

Пальцы у кикиморы разжались, и пакет соскользнул по стеклянной витрине, как по ледяной горке. Алька едва успела поймать его – уже у самого пола.

– Да уж, вопрос так вопрос, – пробормотала тётя Тина. – Но уж кому спрашивать, как не тебе…

Она поднырнула под прилавок, закрыла дверь и повесила табличку «Учёт». Пригасила освещение над витриной – и махнула рукой, зазывая в подсобку. Там поставила чайник, выложила на блюдце половинки зефира, который ещё доходил до кондиции на подносе, и указала Альке на табуретку, предлагая сесть.

– История-то, скажем прямо, недолгая, – по-детски поёрзав, начала тётя Тина. – Но просто так, с наскоку, её не расскажешь. Про нечисть и про то, откуда она берётся, ты, пожалуй, знаешь больше меня. Мы-то тут простые, университетов не кончали, – подмигнула она и хихикнула. – Бывает, что нечисть заводится сама. Вот есть, к примеру, чаща, и люди там блуждают, помирают с голоду, со страху – стало быть, чаща их жрёт. А аппетит что? Аппетит приходит во время еды. И вот когда эта самая чаща начинает нарочно людей кругами водить, головы им дурить, тогда и появляется нечистый – леший или лесавка. Но бывает иначе.

Алька вспомнила об Айти… верней, историю, изложенную в похабном лубке, и кивнула:

– Иногда люди умирают скверно. Или их хоронят неправильно.

– Вот и со мной так вышло, – кивнула тётя Тина. Цопнула зефирину с блюдца, прикусила мелкими острыми зубами, принюхалась. – Ух, хорош, хотя мяты-то, пожалуй, с перебором… В общем, уродилась я уродцем – маленькая, кривенькая, ещё и с горбом. Вот мамка с папкой-то небось горевали, надеялись, что меня какая-нибудь хворь в детстве приберёт… А может, и нет, я про то не помню: человечья-то жизнь выветривается, когда имя теряешь, и память становится что твоё решето, только самое крупное и задерживается. Так или иначе, цепкая я оказалась, как сорняк, во младенчестве помирать не стала и кое-как доросла до невестиной поры. И знаешь что?

– Что? – переспросила тихо Алька, уже догадываясь, что ничего хорошего не услышит.

Мяты в зефире действительно оказалось много – аж нёбо холодило.

И горчило на языке.

– Никто меня замуж не позвал, – хмыкнула тётя Тина. – А я была, между прочим, рукодельница! Всё умела, всё могла – шила, пряла, вышивала, за скотиной ухаживала, кадушки одна ворочала… От этого, правда, горбик у меня только подрос. Но разве молодым парням хозяйство интересно? Им красавиц подавай… Из всех мужиков со мной ласково говорил только один, который жил в доме у самого леса. Сейчас уж и не вспомню, каков он с лица-то был, помню только огромное пузо и бороду, в которой каша запуталась. Однако же тогда я и тому радовалась. А он меня то приобнимет, то кой-где пощупает… В общем, дело кончилось тем, что пузо на глаза полезло уже у меня. Я – перепугалась, кинулась к своему другу сердечному… А он меня со двора погнал, спасибо, что хоть собак не спустил. Мне бы тогда к мамке с папкой, а я, дурочка, в лес кинулась. Ковыляю, значит, и думаю: вот сейчас помру, а по мне горевать будут, поймут, кого потеряли! Так с этой думой в болото и ухнула. А там и здоровый-то мужик не выберется, не то что горбатенькая девка. Ну и померла.

– Ох, – выдохнула Алька, прикрывая рот рукой. – Простите, я…

– Ты дальше слушай, – махнула лапкой-веточкой тётя Тина. – Когда я тонула уже совсем, то такая меня злость взяла, что этот, пузатый, с нечёсаной бородой, меня с пути сбил, погубил – а сам небось будет в своё удовольствие жить. У него-то,