Адвокат вампира - Елена Комарова

за Николае, Ирен задумалась, что же могло понадобиться Аурелю, и если так, почему он не позвал ее вновь в ванную комнату, как они условились перед этим.

Оборотень распахнул перед ней двери и чуть ли не втолкнул внутрь, прорычав что-то на незнакомом языке через ее плечо. Двери с грохотом захлопнулись за спиной, Ирен поморщилась и шагнула к Аурелю.

– Ваш чай…

Реакция носферату оказалась совершенно неожиданной: округлив глаза от ужаса, он отшатнулся и, схватив массивное кресло, одним движением выставил перед собой.

– Немедленно уходите! – прошипел он.

Ирен непонимающе нахмурилась.

– Граф, что происходит?

Аурель выставил вперед руку.

– Я не просил чай, – сказал он. – Я не звал вас сюда, вас привел этот пес. Вы слышали, что он сказал?

– Не слишком хорошо, кажется, это было похоже на «перанц»…

– Prânz, – четко выговорил слово Аурель и скривил губы в жестокой усмешке. – По-румынски это означает «обед».

Она почувствовала, как ее охватывает ужас. Прошло не менее четырех дней с последней трапезы носферату, и он, должно быть, очень голоден.

– Уходите, – повторил граф. – Я велю прислать другую горничную.

– Нет, – сказала Ирен и сама удивилась этому. – Если вы отошлете меня, это может вызвать подозрение. Ведь раньше вы не были так… избирательны. Меня могут выгнать, или, что намного хуже, мной могут заинтересоваться. – Она решительно качнула головой. – Я видела одну из тех девушек, с которыми вы… общались раньше. Скажите, Аурель, ведь это не превратит меня в носферату?

– Нет, – граф отошел в дальний угол и прислонился к стене. – Питание, – он жестоко выделил слово, – и обращение – разные вещи. Если бы каждый укус приводил к обращению, в наших краях за неделю не осталось бы ни одного человека.

Ирен видела, как лихорадочно блестят глаза Ауреля, и в их золотисто-карей радужке то и дело проблескивают алые сполохи – граф едва держался на грани. Она потянулась к пуговице у горла, и ее пальцы почти не дрожали.

Тогда Аурель приблизился к ней, осторожно, словно сдерживая себя из последних сил. Ирен отогнула край ткани, обнажая шею, и чуть склонила голову в сторону. Вдруг она почувствовала легкое головокружение, очертания предметов слегка исказились, в ушах сначала зашумело, а потом все звуки стихли. Последним усилием воли она нашла руку графа и сжала его пальцы.

– Профессор сказал, что девушки ничего не помнят. Вы применяете гипноз?

– Своего рода.

– Сейчас вы это делаете?

– Поверьте, это не те воспоминания, которые вы бы захотели сохранить, мисс Адлер.

– Нет. Я прошу вас. Я хочу помнить.

Головокружение прошло, контуры перед глазами вновь обрели привычную четкость.

– Я не причиню вам боли, – сказал граф, наклонившись к ее уху, Ирен увидела, как удлинились клыки, и вцепилась в его жилетку.

Николае, проходя мимо, услышал женский крик, полный неподдельного ужаса, и широко осклабился.

Глава 7. Сила искусства

Дневники покойного Алана Кэмпбелла надолго заняли Ван Хельсинга. Не в силах оторваться от чтения, ученый вновь и вновь думал о великой несправедливости судьбы, так рано забравшей талантливого и дерзкого химика. Кто знает, какие тайны мироздания могли бы покориться его разуму?

Наукам были отведены отдельные тетради, в которых Алан Кэмпбелл скрупулезно описывал свои наблюдения и выводы – сведения немалой ценности для коллег, но сейчас профессора целиком поглотил личный дневник, настоящее воплощение яркой и многогранной личности автора. На его страницах формулы чередовались с нотными значками, поскольку Кэмпбелл равно виртуозно владел языками и науки, и искусства, воспоминания о неких светских развлечениях соседствовали с философскими рассуждениями о человеческой натуре, становясь все печальнее по мере приближения к дате смерти.

Имя Дориана Грея упоминалось часто. Кэмпбелл описывал их совместные авантюры в той же манере, как и свои научные опыты – возможно, именно так он их и воспринимал: без особого смущения или этических переживаний, в стремлении открыть для себя нечто неизведанное. Тем не менее, дальше тон менялся: от увлеченности – к разочарованию, от восхищения – к отвращению. Не раскрывая прямо причин разрыва дружеских отношений, Алан Кэмпбелл винил себя в глупости и недальновидности. И еще было сожаление – оно пропитывало последние страницы настолько сильно, что чтение вызывало почти физическую боль. Дважды Ван Хельсинг откладывал дневник, чтобы вернуться к нему позже, все тяжелее становилось наблюдать за падением таланта в пропасть, когда никто уже не смог бы его подхватить.

Дочитав последнюю страницу, профессор закрыл дневник, положил ладонь на его слегка потрепанный кожаный переплет со стершимся от времени вензелем «А. К.» и несколько минут просидел недвижно, мысленно прощаясь с коллегой.

«Благодарю вас, Алан Кэмпбелл, – прошептал он, наконец. – Пусть Всевышний смилостивится над вашей душой».

Дневники вернулись в ящик письменного стола, Ван Хельсинг запер его и вышел из кабинета.

Правда, почти сразу же туда вернулся, и на этот раз – не в одиночестве.

Профессор спускался по лестнице, Джонатан Харкер поднимался наверх, оба были погружены в свои мысли, иными словами, где-то между первым и вторым этажом они едва не столкнулись.

– Как я рад, что застал вас дома! – радостно воскликнул адвокат после обмена приветствиями и взаимными извинениями. – У меня для вас приготовлен интереснейший рассказ.

Потом в кабинет заглянул Игорь. Ему понадобилось менее секунды, чтобы оценить ситуацию – горящий взгляд адвоката, заинтересованный вид Ван Хельсинга, – и он кротко спросил, что будет угодно господам к чаю. Несмотря на появление в городе бывшего хозяина, Игорь не оставил дом на Вествик-гарденс и его обитателей, заявив, что должен лично наблюдать за шагами, предпринимаемыми для освобождения его подопечного, молодого графа. Далее он скрупулезно подсчитал свое предполагаемое жалованье в новой должности домоправителя и пояснил, что вычтет его из оплаты за услуги фирмы «Хельсинг и Харкер». Дракула с интересом спросил, во сколько же ныне оценивает свою работу его бывший слуга, и, получив ответ, одарил профессора взглядом с оттенком сочувствия.

Ван Хельсинг, впрочем, счел, что торг будет ниже его достоинства (Эрик так не считал, но его мнение не приняли во внимание).

К чести Игоря, благодаря его усилиям дом вплотную приблизился к идеалу, и Энни отправилась на праздники к родным, обогатив свои кулинарные знания десятком новых рецептов. Временами слуга сетовал на отсутствие размаха, ведь после ведения хозяйства в огромном трансильванском замке скромный дом не позволял ему в должной степени показать все свое мастерство…

Ван Хельсинг пригубил чай и поставил чашку обратно на поднос. Джонатан устроился поудобнее в кресле и начал свой рассказ:

– Как вы помните, несколько дней назад я обратился к одному моему другу из полиции и попросил о помощи. Сам он не был причастен к этому расследованию, да и было оно весьма кратким, тем не менее, он подсказал мне нужное имя, и сегодня я побеседовал с бывшим инспектором Фишером, который в свое время занимался самоубийством Алана Кэмпбелла. Полгода назад он ушел в отставку и успел отчаянно заскучать, так что моему визиту они с супругой очень обрадовались. Инспектор – с вашего позволения я буду продолжать его так называть, поскольку он принадлежит к прекрасному сословию истинно преданных своему делу служителей, – сразу же развеял мои подозрения о гибели кузена Джеффри. Признаюсь, я допускал, что его смерть могла быть насильственной, но это оказалось не так. За несколько дней до трагедии Алан Кэмпбелл внес кое-какие изменения в завещание, затем написал прощальное письмо и пустил себе пулю в висок. Вопросы могли возникнуть разве что по поводу причин такого страшного решения, но гадать о них – удел оставшихся в живых. Тем не менее, прежде чем вынести окончательный вердикт и закрыть дело, полиция опросила некоторых близких к Алану людей, среди которых промелькнуло и хорошо знакомое нам имя: мистер Дориан Грей. По словам инспектора Фишера, Грей был крайне недоволен тем, что его, невзирая на громкое имя и богатство, допрашивали наравне со всеми остальными. Он отправил несколько жалоб на действия полицейских и благодаря своему влиянию добился, чтобы их не проигнорировали. Поэтому в следующую их встречу инспектор, на себе ощутивший недовольство Грея,