Ключи петроградские. Путь в академию - Мелалика Невинная

поняла, что еды нам с вороном не купила, и со мной случилась истерика. Я кричала, я топала ногами, я била кулаком по столу так, что столешница начала трещать, я упала на кровать и долго орала в подушку все, что накопилось у меня, наверное, с того самого момента, как я вышла из родительского дома с дорожной сумкой и рюкзаком.

– Я бесполезная, – всхлипнула я. – Я даже тебе пожрать не купила.

– Если бы я был «Тамагочи», я бы сдох, – ворон привалился ко мне боком, – но я не «Тамагочи».

Я взяла его на руки.

– Тебе идет, – уверенно сказал он. – Тебе правда идет.

– Теперь мы оба похожи на ректора. Ты с бородой, а я бритая, – вырвалось у меня, а секундой позже сердце нервно екнуло: я же видела ректора только во сне, вдруг в жизни все не так.

– Не примазывайся, – нагло заявил ворон, будто и не удивившись моим словам, – не налысо.

– Могу в следующий раз и налысо, что…

Внутри меня было пусто до звона, как будто я выплакала все, что могла. Больше ничего не рвало мне душу, не толкало углами под ребра, но в целом больше ничего во мне и не было. Я знала: это чувство обманчивое. Стоит сейчас лечь спать, завтра я проснусь, и оно все вернется.

– Давай уже его спасем, – глупо предложила я, – и все будет правильно. Я поступлю и буду учиться. Ты вернешься к настоящему хозяину, он – к своей работе.

– Давай мы никого не будем спасать, – серьезно ответил ворон. – Нельзя никого спасать из желания спасать и в таком состоянии, как у тебя сейчас.

– И что мне делать?

Ничего не делать казалось мне подобным смерти. Если я сейчас себя ничем не займу, понимала я, меня накроет опять. Лучше всего, чтобы цель была большой и всепоглощающей.

– Попить еще водички и пойти умыться. Потом ты вернешься, оденешься потеплее, и мы пойдем к городу.

Он так и сказал: «к городу». Не «в город», а «к городу».

Я выпила еще воды, умылась, сочтя свое отражение в зеркале даже привлекательным – как минимум смотрелось необычно, – оделась потеплее, накинув сверху на толстовку теперь уже мою косуху, и мы вышли в ночь.

– В Летний сад не пойдем, – сообщил ворон, когда мы перешли через Пантелеймоновский мост и проходили мимо ворот в сад. – В Летний сад надо ходить утром, на рассвете, с чашкой кофе, когда все уже встают, а ты еще не ложился. Или часов в двенадцать, тоже с кофе. Как Пушкин делал. Обернись. Он вон в том доме одно время жил. Потом переехал в дом по соседству с тем, где жил Кутузов.

Я обернулась, проследила за движением его крыла и окинула взглядом доходный дом, углом выходивший на мост и набережную.

– Говорят, вороны живут триста лет, – усмехнулась я. – Признавайся, ты еще Пушкина помнишь, так?

– Вороны живут как люди, – грустно ответил он.

На светофоре, пока ждали смены сигнала, я вновь провела рукой по волосам. На самом деле коротко стриженной я чувствовала себя уверенней и проще. Я сама себе нравилась, хотя и не нравилась другим. Только ленивый не сообщал мне, что женщину красят длинные волосы и, если я хочу нормальной личной жизни, волосы я должна отращивать. Теперь вот и Макс не увидит меня с длинной стрижкой. При этой мысли внутри больно кольнуло.

– Птиц, – обратилась я к ворону, – вот скажи мне как мужчина: почему человек сначала говорит, что я ему нравлюсь и он бы со мной встречался, а потом в компании делает вид, будто мы незнакомы, и проводить до метро не хочет?

– Если ты про этого Макса, – проскрипел ворон, – я тебя предупреждал. Он заинтересован в тебе исключительно как в еде. Кинул тебе наживку, потом стал игнорировать, чтобы ты переживала и думала о нем. Спорим, что при следующей встрече он кинется целоваться и говорить, какая ты хорошая? А еще через раз снова будет делать вид, что вы незнакомы. Но я бы не хотел, чтобы они были, эти встречи. Пойми ты прямо сейчас: он тобой играет.

– Я ему нравлюсь, – мне категорически не понравилось то, что я только что услышала. – Просто он, возможно, не знает, как со мной быть.

– Люди, конечно, сложные создания, но не настолько, – уверил ворон. – Ты смотри, он еще будет рассказывать тебе, что с тобой не так.

– Вообще-то, это нормально, когда близкие говорят, что с тобой не так. Они хотят тебе добра. Чтобы ты исправился, чтобы стал лучше.

– Женя… – протянул мой фамильяр. Мне показалось, что у него перехватило дыхание. Он откашлялся и продолжил: – Меня послушай, я, конечно, не триста лет прожил, но в этой жизни кое-что смыслю. Это не нормально, когда близкие так делают. Это привычно для многих стран, но не нормально. И еще: он тебе не близкий.

– Но…

– Все в твоем окружении так делали всю твою жизнь? – взвился ворон. – Все, ты сменила контекст, и я тебе говорю: это не норма. Точнее, это кривая норма, возведенная в абсолют. Да, даже я этим порой грешу, но это плохо, это очень плохо, особенно когда докапываются до того, что составляет твою суть. Нормально сказать человеку, что у него спина белая, если он испачкался, но ненормально попрекать его за выбор, который другим не мешает, который составляет его путь, и уж тем более за рост, возраст, вес, цвет глаз…

– Макс не предъявлял мне за возраст, – возмутилась я в ответ, – он даже еще не знает, сколько мне лет!

– Я образно, – простонал пернатый.

Мы пересекли дорогу и вышли на Марсово поле.

– Ладно, – бросил ворон, – ты сейчас все равно не услышишь то, что я тебе говорю, поэтому приобщаемся к магии города. Иди к Вечному огню.

Пока мы шли к Вечному огню, я думала, что ворон в кои-то веки не прав. Макс ведь указал мне на то, что действительно было не так: я заросла, прическа перестала иметь нормальную форму и, как бы я ни укладывала волосы, смотрелась эдаким Степкой-растрепкой.

– Остановись, – тем временем велел ворон. – Посмотри на монумент внимательно. Что ты видишь? Ну или что ощущаешь?

Я окинула взглядом гранитный мемориал, в центре которого горел огонь. У меня в теле тут же родилось ощущение, что там, в четырех углах монумента, стоят люди – вроде почетного караула. Глазами наяву я их не видела, не то что стражей, но ощущения в спине, в лопатках и где-то в голове говорили мне, что они там есть. Если обратить взор внутрь себя, получалось представить их образы – это были солдаты и матросы времен Октябрьской революции.

– Там стоит караул, так? – спросила я ворона.

– Да, – согласился он. – Запомни свои ощущения. Сейчас ты видишь все размыто, как в тумане или через слой ваты. Даже скорее ощущаешь, чем видишь, но чем чаще ты будешь сталкиваться с подобным, тем легче тебе будет.

– Зачем мне такое видеть?

– Это тоже своего рода стражи мест, – серьезно ответил ворон, – но не искусственно созданные людьми, а призванные местом или обстоятельствами. Эти люди погибли, но стали почетным караулом тут, на тонком слое. С ними можно установить контакт, от них можно получать информацию. Хороший архитектор всегда учитывает не только среду, но и то, кем она населена. Сейчас покажу еще свободных духов. Идем!

– Ты так много знаешь… – протянула я.

– Однажды ты будешь знать столько же, даже больше, – отозвался он. – Мир меняется, а твоя птица уже возрастная, так что ты однажды обойдешь меня во всем.

Мы двигались по тропинке в направлении Спаса на Крови.

– Я сейчас полетаю, – сообщил ворон, – а ты следи за тем, что происходит вокруг меня. Смотри внутрь себя, так же как на Вечный огонь.

Ворон оттолкнулся от моего плеча и начал кружить над газоном. Я отчетливо ощутила, как за ним потянулись тонкие длинные шлейфы, какими обычно рисуют призраков. Ворон летал, а они повторяли за ним его пируэты.

– Ну как? – спросил пернатый, возвращаясь мне на плечо.

– За тобой какие-то привидения летали, – ответила я.

– Это и духи местности, и души людей, те, кто не выбрал путь служения,