Темная сторона - Майк Гелприн

– Не знаю, – досадливо говорит он. – Но человечину бы не жрал. И девчонок бы не насиловал. И друзей бы в очко не трахал.

– Врешь, свинья, – подаюсь я к нему. – Еще как жрал бы и трахал. Ты визжал бы от ужаса, случись тебе пройти через то, что мне.

Капитан вскидывается.

– Я не визжал бы, – цедит он. – Но вам больше ничего не обломится. Понял, ублюдок? Если я не вернусь…

– Не вернешься, – прерываю я. – Без всяких «если». Отсюда не возвращаются.

– Пусть так. Но людей вам больше здесь не видать. Вокруг объекта поставят оцепление, мышь не проскочит. За вас возьмутся всерьез, фриц. Недолго вам осталось.

Я пожимаю плечами.

– Ошибаешься. За нас уже брались. Однажды целую роту угробили, в другой раз – взвода два положили. Ничего нам не сделается, русский, тем более в вашем-то бардаке. Ну, пропадают людишки, так они везде пропадают. Даже оцепления никакого не будет – кому нужно держать здесь солдат, охранять неизвестно что невесть от кого. Постоят месяц-другой, комарью на радость. Лето закончится, свернут манатки и уберутся, откуда пришли. Дороги сюда прокладывать и технику подгонять себе дороже. Что, не так?

Капитан скрипит зубами то ли от злости, то ли от бессилия, не поймешь. Он знает, что я прав.

– Будь проклят тот метеорит, – шепчет он.

– Метеорит? – переспрашиваю я. – Так это был не снаряд? Впрочем, какая разница.

К условному вечеру капитан впадает в беспамятство, к утру приходит в себя и вновь теряет сознание. Мне он больше не нужен. Мне теперь предстоит прожить два с лишним месяца в одиночестве, и переводить жратву на заведомого покойника неразумно. На исходе второго дня я стреляю капитану в затылок.

От трупов начинает пованивать. Я стаскиваю тела к северной окраине, но смрад доносится и оттуда. Неделю провожу в трудах – стволом «шмайссера» копаю братскую могилу. К тому времени, как она готова, смрад становится нестерпимым. Безостановочно блюю, пока сваливаю в нее останки. Хорошо, жрать их не придется – мне одному пищи до конца срока хватит, делить ее на троих нужды больше нет.

В вещмешке одного из убитых – потрепанная книжка с картинками. Говорить по-русски я выучился неплохо, но читаю лишь по складам, с трудом распознавая слова. Тем не менее, книжка поначалу скрашивает одиночество. Речь в ней идет о маньяках, насилующих и расчленяющих свои жертвы. Чикатило, Головкин, Оноприенко, Кулик…Я дочитываю до середины, затем рву эту книжку, подтираюсь ею, жгу страницы одну за другой. Я не такой. Я знаю, что не такой. Да, я убивал. На войне, потом здесь. Насиловал. Расчленял. Поедал человеческое мясо. Но меня к этому вынудили, у меня не было другого выхода. Возьмите любого, поместите в замкнутое пространство в компании двух психопатов, маньяков и убийц. И заставьте жить.

– Что?! – кричу я вслух мертвому, зарытому в братскую могилу капитану. – Что, сука, моралист хренов, ублюдок, совестливая мразь? Не стал бы, говоришь? Не стал бы жрать и насиловать? Еще как стал бы, гнида, свинья…

Мне невмоготу. Меня крутит, корежит, выворачивает наизнанку. Я проклинаю злосчастный метеорит, сдохшего фюрера, сдохшего капитана, сдохшего раньше времени Клауса. За две недели до срока я не выдерживаю. Я больше не могу быть один, мне необходимы рядом такие же, как и я. Вскидываю «вальтер» Пузатого Вилли ко рту. Закусываю ствол. Стреляю себе в небо.

Цикл 285

Прихожу в чувство, как всегда, последним. В землянке воняет потом и нечистотами. Это от них осталось, от этих сволочей, от гадов этих, нерях. От моих дружков.

– Гитлер капут, уроды, – приветствую я обоих, выбираясь наружу. – Чтоб вам сдохнуть, как ему.

Вилли возвращает мне пожелание. Клаус хихикает. Сплевываю им под ноги и отправляюсь разыскивать гадюку.

Взрыв за спиной ахает, когда я приближаюсь к северной окраине. На мгновение замираю, затем бросаюсь на землю плашмя. В десятке метров к югу разрывается мина. За ней, чуть дальше, еще одна. Это обстрел. Капитан был прав – за нас взялись всерьез и палят теперь сквозь оболочку, не зная, во что и куда – наугад. Вскидываю голову – с юга на бреющем надвигаются на объект два вертолета. Головной уже в сотне метров, я завороженно смотрю на него, наплевав на разрывы мин.

– Давай, гадина, – шепчу я, – давай, возьми меня.

Вертолет пронзает оболочку и оказывается внутри капсулы. Секунду-другую он еще летит по инерции, затем задирает нос, с треском разламывается фюзеляж, вертолет камнем обрушивается вниз и вспыхивает. Мгновением позже его судьбу разделяет второй. Обстрел прекращается.

– Что, взяли? – кричу я. – Взяли, да? Хрен вам, свиньи! Так будет с каждым!

Встаю и бреду к землянке. Напарникам не повезло – обоих накрыло прямым попаданием, в месиве земли, травы и человеческих ошметков, где Клаус, где Вилли, не разобрать.

Вход в землянку завален. Разгребаю пробку, расшвыривая кровавые комья тесаком. Проползаю внутрь и сажусь на пол, привалившись спиной к опорному столбу.

Я заставляю себя мобилизоваться. Надо осмыслить случившееся и сделать выводы. Итак, снаружи никакой оболочки не видать. И капсулы не видать, и того, что внутри нее. По словам гостей, снаружи виден обычный лесной ландшафт, который на самом деле – недостижимый мираж. О нашем существовании догадаться невозможно, а значит, сегодняшний обстрел – лишь бессмысленная акция от непонимания и отчаяния – глупая месть неизвестно кому или чему. Эффективность акции для тех, кто снаружи, – нулевая. Точнее – минусовая, с учетом гибели вертолетов. Следовательно, нас должны оставить в покое.

Наперекор моим выкладкам, обстрел внезапно возобновляется. С четверть часа сижу, скорчившись, лихорадочно пытаясь уговорить себя, что плевать – пускай убивают, не впервой. Уговорить не удается, а потом мина взрывается прямо над головой и земляной свод рушится на меня. Я барахтаюсь, пытаясь выползти из-под искореженной кровли, задыхаюсь, стону от бессилия, земля забивает рот. Идиот, кретин, который не догадался вовремя застрелиться. Мне страшно. Больно! Мне не хватает воздуха. Сознание оставляет меня…

Прихожу в себя, вскидываюсь, озираюсь по сторонам. Тело разламывается от боли, словно меня избили до полусмерти. Шпарит в лицо равнодушное солнце. Земля разворочена, к извечному запаху гнилых листьев примешивается смрад от гари. У южной окраины еще дымятся останки вертолетов. Лес наполовину повален, на месте землянки – щетинящаяся обломками бревен и досок дыра.

Превозмогая боль, встаю на колени и внезапно вижу появившегося из овражка и бегущего ко мне человека. Вглядываюсь, ошалеваю от изумления. Это девушка лет двадцати пяти, светловолосая, сероглазая, одетая в неимоверно рваное тряпье. Я не успеваю понять, как и откуда здесь появилась