Темная сторона - Майк Гелприн

разрыва – в одну только сторону. Вот нас этим разрывом и угораздило – по самые анизотропы.

Гадюка обнаруживается в корнях могучей сосны. На меня у нее выработался условный, как и все здесь, рефлекс: при моем приближении змея сворачивается в клубок и готовится к атаке. Мы враги – я убивал ее двести восемьдесят три раза – и, будь я на ее месте, все бы отдал за возможность хотя бы раз ужалить в ответ. К гадючьей беде, я так же опытен, как она, зато намного сильнее – поэтому ужалить не удается. После серии обманных движений я тесаком сношу гадюке башку. Закидываю еще дергающуюся в руках мертвую тварь на плечо и бреду дальше.

С востока оболочка капсулы не такая, как по остальному периметру. Участок метров в пять длиной непрозрачен, будто разрыв в стекле забили фанерой. Что снаружи, сквозь него не видать, да и гости к нам через этот участок не проникали. Съеденный профессор говорил, что здесь, возможно, завязана пуповина капсулы. Нам, впрочем, от этого знания ни тепло ни холодно.

Возвращаюсь к полудню – время мы по-прежнему измеряем наружными категориями. Странный этот полдень, как и девяносто два остальных в цикле. Солнце с утра сдвинулось по небосводу разве что на миллиметр-другой. Воздух вязкий, тягучий, провонявший гнилыми листьями и человеческим дерьмом. Вилли с Клаусом к моему возвращению успели уже совершить содомский грех – морды у обоих морщатся от отвращения.

– Во времена фюрера вас бы уже давно расстреляли, – упрекаю любовничков я.

Упрек незаслуженный. Гомосексуалистами бывшие солдаты вермахта стали не от хорошей жизни – не каждый, как я, способен достичь удовлетворения мастурбацией, вот бедолагам и приходится пользовать друг друга, когда гостей нет. Что ж – если от любви до ненависти один шаг, то и в обратном направлении не больше. Впрочем, от неестественных наклонностей напарников мне только польза. Когда к нам попадают гостьи, достаются они преимущественно мне – к женским прелестям Вилли и Клаус несколько охладели.

Вспоминаю, как я блаженствовал в сто девяностом, что ли, цикле, когда к нам занесло сразу трех восемнадцатилетних красоток, заплутавших в дремучих курских урочищах. Я драл их одну за другой, а иногда и всех вместе, подбадриваемый скабрезными советами Вилли и мерзким хихиканьем Клауса, держащего девчонок на прицеле. И хотя я сопереживал гостьям, трахать последнюю оставшуюся в живых, пока Вилли с Клаусом за обе щеки уплетали ее подружек, было воистину божественно.

Времена, когда меня мучили угрызения совести, в прошлом. Выхода из капсулы нет – гости обречены независимо от того, прикончим мы их или позволим дотянуть до конца цикла. С началом следующего капсула неизменно возвращается в изначальное состояние – от посторонних, занесенных снаружи предметов, не остается и следа. В конце концов, гости могут даже гордиться тем, что сумели напоследок принести пользу – так я считаю. Вилли и Клаус согласны, хотя совести у обоих отродясь не водилось. Вонючие скоты.

Три недели проводим в обычной рутине, а потом появляются гости. Сразу пятеро, при оружии, разом проникают в капсулу сквозь северную оболочку. Что ж, такие визиты нам не впервой: снаружи в очередной раз заинтересовались объектом, в котором бесследно исчезают люди, и послали спецназ. Пятерых камикадзе, готовых к любым неожиданностям. То есть это им кажется, что к любым. К неожиданностям нашего толка подготовиться невозможно.

Мы принимаем бой. На нашей стороне все преимущества, кроме численного, которое сейчас значения не имеет. Смерть для нас – обыденная и привычная неприятность, а для них – фатальная неизбежность. Независимо от того, перестреляют они нас раньше, чем мы их расшлепаем, или наоборот.

Эти пятеро хороши, не то что слабаки и паникеры из НКВД, которые лезли к нам когда-то четыре цикла подряд, пока снаружи не поняли, что переводят людей понапрасну. Эта пятерка, нырнув из весны в лето, не теряется. Не деморализуется, даже когда Клаус разносит из «шмайссера» голову ближайшему к нам. Здоровяк с капитанскими погонами машет рукой, уцелевшие мигом рассыпаются в цепь и залегают. Мы ждем. Для нас предстоящая бойня – потеха. Для них – смерть.

– Предлагаю вам сдаться! – орет капитан. – Кто бы вы ни были, сдавшимся гарантирую жизнь!

Залегший в овражке Клаус в ответ хихикает. Я перевожу сказанное Вилли, у него трясется от хохота пузо.

– Гарантируем вам смерть, – кричу я. – Хотите сдавайтесь, хотите деритесь, все равно сдохнете!

– Шайзе, – добавляет Вилли. – Жопы. Руссиш арш. Дерьмо. Дрек.

Капитан молчит. Хладнокровная сволочь, умелая. Сейчас он просчитает варианты, и начнется атака, другого выхода у десантников нет.

Они бросаются в атаку, предварительно швырнув в нашу сторону по паре гранат. Я даю по набегающим фигурам очередь, слева рявкает «вальтер» Пузатого Вилли. Из овражка стрельбы не слыхать – видимо, одна из гранат достала-таки Рыжего Клауса.

Через минуту все кончено. Я поднимаюсь на ноги, осматриваюсь. Вилли убит, брылястая одутловатая рожа превратилась в кровавое месиво. На склоне овражка корчится с распоротым животом Клаус. Смотрит на меня умоляюще.

– До встречи, Клаус, – говорю я и стреляю ему в висок.

Капитан еще жив. Он лежит на боку, неловко пытаясь перетянуть бинтом развороченное пулями бедро. Я приседаю рядом на корточки.

– Кто? Вы? Такие? – с трудом выдавливает из себя слова капитан.

Я не отвечаю. Отбираю у него аптечку, вкалываю обезболивающее и как умею накладываю повязку. Ненависти к нему у меня нет. По правде сказать, капитан гораздо больше мне симпатичен, чем временно отправившиеся на тот свет напарники.

– Я спросил, кто вы такие, – упрямо повторяет, кривясь от боли, капитан.

– Какая тебе разница, – говорю я бесстрастно. – Можешь считать, что солдаты Третьего рейха. Меня зовут Георг. Обершутце 102-й пехотной дивизии вермахта Георг Штилике. Еще вопросы?

Капитан сплевывает кровью.

– Вот оно что, – устало бормочет он. – Кто бы мог подумать. Умники в штабе какие только догадки не строили, а тут такое… Наследнички фюрера, а?

– Да пошел ты, – в сердцах отвечаю я. – Вонючка он, твой фюрер.

– Мой? – удивленно заламывает бровь капитан. – Хотя знаешь, ты прав. Мой тоже вонючка.

Я достаю из капитанского вещмешка банку тушенки, вслед за ней завернутый в целлофан хлеб.

– Отцепи у меня с пояса флягу, – просит он. – Там водка. Пьешь водку, обершутце или как там тебя?

Мы прикладываемся к фляге по очереди. Я смакую давно забытый напиток. Водка мне кажется сладкой. Рассказываю капитану, как обстоят дела. Он слушает молча, насупившись, не перебивая.

– Сволочь ты, Штилике, – говорит он, когда я заканчиваю.

– Сволочь, – признаю я. – А ты? Что бы ты делал на моем месте?

Капитан прикрывает