Дом бурь - Йен Р. Маклауд

возовиках – и даже те были дергаными, – прошло два долгих дня, прежде чем главы Великих гильдий Запада и Востока вышли на связь. Письменное общение оставалось затруднительным, поэтому они встретились на полпути через Англию, в Меридене. Конечно, было много недоверия и неприязни. Но эти люди знали друг друга. В лучшие довоенные времена они были друг другу родней, любовниками и любовницами, соседями по купе и ресторанным столикам, делились сплетнями. Пока они дрожали в озаренном свечами полумраке заброшенного дома, который их солдаты, отказавшись от бесполезных винтовок, охраняли при помощи мечей, собранных в гильдейских музеях, обсуждение закономерно сосредоточилось не на том, как делить трофеи, а на том, осталось ли вообще то, что можно разделить.

Целую сменницу бушевали грозы, а потом на большей части Запада установилась не по сезону мягкая погода. В Инверкомбе замерзло водяное колесо, однако метеоворот продолжал вызывать волны тепла, такие сильные, что ненадолго наступило лето. Вопреки предсказаниям Ральфа, на деревьях и кустах проснулись почки, а трава зеленела на глазах. Стены потеплели. Низкое зимнее солнце ввиду некоей рефракции обзавелось тенью-двойником, висевшим в безоблачном небе выше и светившим ярче, чем положено.

Последователи утратили стремление к чистоте: окна в особняке распахнули, на лужайках разложили коврики для пикников, да там и оставили, втоптали в землю. Мебель со смехом вынесли на террасы. Вскоре над комодами распустились розы, а часы покачивали маятниками в зарослях мальв. По ночам мерцающие, полные очарования сады казались куда привлекательнее неосвещенного дома, и многие предпочли спать на улице. Конечно, если они вообще спали, ибо не только в Инверкомбе, но и почти по всей Англии наступило недолгое время, когда различие и вражда забылись и всех интересовали только бесстыдные плотские утехи. В ночном воздухе витали шепоты и пыльца, он то и дело оживал, когда трепетали лепестки или чья-та плоть, а еще вибрировал от криков и вздохов.

Старая кровать Ральфа, его прежняя комната – ничто уже не было таким, как раньше, и он уговорил двух последователей вынести его в сад, где до смешного прогревшийся воздух стал горяч во всех смыслах. Он выбрал место у бассейна с морской водой, куда уже притащили диван из павлиньей комнаты. Ральф прилег и взглянул на небо. Бабочки, пробужденные жарой раньше срока, устроились на подушках с вышитыми цветами, вьюнки устремились ввысь с оживающего травяного ковра, а тени колышущихся древесных ветвей скользили по его лицу. Вокруг него дышал Инверкомб, и он дышал с ним в такт. Потом раздались шаги. Они медленно приближались и удалялись, его усталый разум то пробуждался, то засыпал, и Ральф успел решить, что никаких шагов на самом деле нет, когда на него надвинулась чья-то дрожащая тень.

– Ральф…

Голос и лицо были почти неузнаваемы. Но он улыбнулся. Он знал, что настало время почтить бормочущую развалину, в которую превратилась мать, пусть даже он никогда не сумеет ее до конца простить. Скоро все в Инверкомбе привыкли к «старушке Элис», которая ходила туда-сюда с подносами еды для выздоравливающего сына или сидела рядом и разговаривала с ним, как делала во время их давних путешествий по Европе, – на самом деле, теперь это было почти все, о чем она помнила.

Посреди этого буйства зелени дом казался сырым и старым. Он потрескивал и поскрипывал, сдаваясь под натиском плюща, старые балки прогибались, а камни – смещались. Парадная лестница уже не взмывала стрелой, и под гобеленами, снятыми со стен, чтобы обустроить гнездышки для любовников в цитрусовой роще, обнаружилась вздувшаяся пузырями штукатурка. Мэрион изучала незнакомые, опустевшие комнаты или сидела часами в телефонной будке, где в зеркале по-прежнему ничего не отражалось. Она испытывала странное ощущение жизни, из которой исчезла манящая тьма, как будто что-то происходило слишком быстро или медленно, чтобы она могла это заметить. Сады ее не очень-то привлекали, пусть там маргаритки весело пробивались между плитами, которыми были вымощены террасы, а луноплющ успел обвить статуи; устав натыкаться на парочки, которые совокуплялись на вытащенных из дома постелях, она сворачивала к берегу. Там тоже ненадолго воцарилось лето, хотя стоило удалиться от знакомых камней, и вода вдруг стала необычайно холодной, и Уэльс растворился в тумане, которым затянуло все за пределами этого средоточия тепла. Возможно, Инверкомб терял свои дымоходы, но ее берег не изменился, и Мэрион бродила босиком, хотя продолжала чувствовать – особенно в сумерках или когда возвращалась через сады, – что кто-то по-прежнему за ней наблюдает.

На четвертое утро, когда лепестки ранних роз уже осыпались, а поздние желтушки цвели буйным цветом, она повстречала Ральфа. Он был на ногах и прогуливался по саду, опираясь на палку; выглядел лучше, пусть и постарел с почти такой же быстротой, что его все более слабая сенильная мать.

– Ах, Мэрион!

Словно два гостя на званом вечере, не сумевшие друг от друга спрятаться, они испытали мгновенную неловкость, стоя рядом в ярком и душистом свете дня, но она выдавила улыбку, пусть и заметила седину в его волосах, иссохшую, обвислую кожу на лице. Он уже не был прежним Ральфом, и со смутной печалью Мэрион осознала, что они стоят на тропинке сразу за клумбой с пламемаками, где когда-то исступленно занимались любовью. Они пустились в путь, шагая в ногу. Мир как будто затих, и оба согласились, что последователей стало меньше. Если, конечно, эти люди еще называли себя так.

– Кто-то уходит из Инверкомба, кто-то приходит, – сказал Ральф. – В конце концов, кому сейчас есть дело до гильдейских предупреждающих знаков? Новички приносят поразительные слухи. Говорят, что все главные вычислительные машины еще работают, но ими никто не управляет. А ты знала, что между Лондоном и Бристолем заработала примитивная почтовая система? Всадники, пешие гонцы, телеги. Подумать только… мы откатились на триста лет!

– Нельзя же только танцевать и заниматься любовью.

– Ну да, конечно. А знаешь, я так до сих пор и не понял, стоит ли сожалеть о таком повороте. Как бы то ни было… – Он замедлил шаги среди зеленых теней пинария. – Как бы то ни было, Мэрион, я отправил письмо своей жене в Лондон. Только Старейшина знает, дойдет ли оно когда-нибудь до нее, но я буду продолжать писать и отправлять их, пока сам не приеду туда и не спрошу Хелен, хочет ли она, чтобы я вернулся.

– Теперь тебя здесь мало что удерживает, Ральф. Если не считать твоей матери, но, полагаю, ее место тоже на Востоке, если оно у нее вообще есть.

– Я не это имел в виду, Мэрион. Я просто хотел сказать…