День Правды - Александр Витальевич Сосновский

проекторов – экран просто материализовался из воздуха, словно соткался из частиц света. На нём возникло изображение – интерьер роскошного кабинета, где за столом сидел тучный мужчина средних лет и что-то подписывал.

Изображение было настолько четким, что казалось трехмерным, словно зрители смотрели не на экран, а в окно, открывающее вид на реально существующее помещение. Можно было разглядеть каждую деталь интерьера, каждую морщинку на лице мужчины, даже текст документов, которые он подписывал.

– Узнаёте этого господина? – спросил Воланд. – Нет? А ведь это председатель правления крупного банка. Человек, от решений которого зависят судьбы тысяч людей.

Он сделал паузу, давая зрителям возможность всмотреться в лицо на экране. В зале послышался шепот – некоторые действительно узнали этого человека, чье лицо иногда мелькало в новостях экономики и на страницах деловых изданий.

Изображение сменилось. Теперь тот же мужчина был запечатлён в другой обстановке – он передавал конверт какому-то чиновнику в небольшом, уютном ресторанном кабинете. Оба выглядели напряженными, часто оглядывались, словно опасаясь быть замеченными.

– А это, – продолжал Воланд, – момент передачи взятки за получение государственного контракта. Две недели назад, ресторан «Белый», отдельный кабинет. Три миллиона в конверте.

Его голос звучал спокойно, почти буднично, словно он комментировал погоду, а не разоблачал преступление. Но эффект от его слов был ошеломляющим. По залу пробежал шепоток – смесь удивления, возмущения и нездорового любопытства. Кто-то из задних рядов попытался встать и уйти, но обнаружил, что не может подняться с кресла, словно невидимая сила удерживала его на месте.

– О, не беспокойтесь, – улыбнулся Воланд, заметив это движение. – Никто не уйдёт обиженным. Это всего лишь фокус. Иллюзия, как сейчас принято говорить.

Его улыбка не затрагивала глаз, которые оставались холодными и внимательными, словно он наблюдал за химической реакцией в пробирке, а не за человеческими эмоциями.

Изображение на экране снова сменилось. Теперь там был интерьер роскошной квартиры, где молодая женщина что-то эмоционально доказывала пожилому мужчине. Женщина была красива той яркой, агрессивной красотой, которая хорошо смотрится на телеэкране – идеальный макияж, профессиональная укладка, дорогая одежда. Мужчина, седой и грузный, с лицом, отмеченным печатью власти и многолетних излишеств, смотрел на нее с нескрываемым вожделением.

– А эту даму узнаёте? – спросил Воланд. – Популярная телеведущая, защитница нравственности и семейных ценностей. А с ней – продюсер канала, который предлагает ей новый контракт в обмен на… назовём это личным вниманием.

Он сделал деликатную паузу, но смысл был ясен всем. В зале послышались возмущенные возгласы – кто-то узнал телеведущую, которая действительно вела программу о моральных ценностях и часто выступала с консервативных позиций.

В зале нарастал ропот. Кто-то крикнул, что это монтаж и провокация. Другие требовали прекратить «грязное шоу». Но были и те, кто смотрел с нездоровым интересом, предвкушая новые разоблачения.

Воланд лишь улыбнулся и продолжил:

– Знаете, что я обнаружил за своё долгое существование? Людская натура не меняется. Меняются только декорации и способы маскировки пороков. Раньше говорили «грех», теперь – «нарушение этики». Раньше «Суд Божий», теперь – «общественное порицание». Но суть остаётся прежней – жадность, похоть, тщеславие, зависть…

Он говорил с легкой грустью, словно эта неизменность человеческой природы огорчала его, хотя и не удивляла. В его голосе не было осуждения – только констатация факта, как ученый мог бы говорить о повадках изучаемого вида животных.

– Это оскорбительно! – раздался возмущённый голос из зала. – Мы пришли на представление, а не на проповедь!

Голос принадлежал солидному мужчине в дорогом костюме, сидевшему в нескольких рядах позади Бескудникова. Его лицо, красное от гнева, выражало искреннее возмущение человека, привыкшего к уважению и внезапно столкнувшегося с неуважением.

Воланд медленно повернулся к нему, и на его лице появилась улыбка – не злая, но какая-то зловеще-понимающая, словно он ожидал именно такой реакции и был доволен, что его ожидания оправдались.

– А вы, любезный, – Воланд мгновенно повернулся к говорившему, – вы депутат Государственной Думы Петров Сергей Николаевич. Вчера вы проголосовали против законопроекта о помощи детям с редкими заболеваниями, а три часа спустя перевели два миллиона на операцию вашей собственной дочери в швейцарской клинике. Не так ли?

Его голос звучал так же спокойно, но теперь в нем появились стальные нотки, от которых по залу словно пробежал холодный ветер. Люди, сидевшие рядом с депутатом, инстинктивно отодвинулись, словно опасаясь оказаться слишком близко к объекту внимания Воланда.

Наступила оглушительная тишина. Человек, к которому обращался Воланд, побледнел и судорожно вцепился в подлокотники кресла. Его лицо выражало такой ужас, словно перед ним предстал не артист на сцене, а сам дьявол, пришедший за его душой.

– Но не волнуйтесь, – продолжил Воланд с улыбкой, которая никак не затрагивала его глаза. – Сегодня мы все здесь для развлечения. Я не судья вам. Я лишь… наблюдатель.

Он сделал широкий жест рукой, и экран исчез. Вместо него на сцене появился огромный глобус, медленно вращающийся вокруг своей оси. Это была не обычная модель Земли, а что-то гораздо более сложное и удивительное. На его поверхности можно было различить не только континенты и океаны, но и города, дороги, даже отдельные здания. И все это двигалось, менялось, словно глобус показывал Землю в реальном времени, со всей ее жизнью и активностью.

– Взгляните на этот мир, – произнёс Воланд. – Прекрасная планета, не правда ли? И как много на ней изменилось с моего последнего визита. Советский Союз, который казался таким незыблемым, рассыпался, как карточный домик. На его обломках выросли новые государства. А Россия… что ж, Россия всегда была особенным местом. Лабораторией человеческих душ.

Он говорил о России с какой-то странной нежностью, словно о любимом, но капризном ребенке. В его голосе звучало что-то похожее на ностальгию, словно он действительно посещал эти места раньше, много лет назад, и теперь возвращался, как старый друг, заметивший перемены.

Глобус начал увеличиваться, фокусируясь на территории России, которая теперь занимала всю сцену. На ней вспыхивали и гасли огоньки, словно пульсация живого организма. Каждый огонек, казалось, представлял человеческую жизнь, человеческую душу – некоторые горели ярко и ровно, другие мерцали, готовые погаснуть, третьи вспыхивали с неистовой силой, но быстро сгорали.

– Смотрите, как бьётся её сердце, – прошептал Воланд, но его шёпот был слышен в каждом уголке зала. – Страна, которая никогда не знала покоя. Страна крайностей – от безграничной доброты до чудовищной жестокости, от рабской покорности до беспощадного бунта.

Изображение снова изменилось. Теперь на сцене возникла панорама современной Москвы – сверкающие небоскрёбы, широкие проспекты, роскошные автомобили и нарядные витрины. Это был город-витрина, город-мечта, такой, каким его показывают в туристических буклетах и официальных видеороликах.

– Красиво,