Дети мертвой звезды - Алекс Джун

друг друга провокаторами и даже дрались. Но, по крайней мере, в городе Яги природа красочно повествует о зоне отчуждения. И то озеро. Ладно, это сейчас тоже неважно. Мне просто интересно, смогу ли я поймать здесь знакомую волну. Я ведь только её частоту и запомнил.

– А лучше бы это были инопланетяне, – не сдавалась Эй. – Добрые и прекрасные. Забрали бы нас к себе на звезду.

Лёд нецензурно срифмовал. Я хотел было посмеяться, но в свете последних событий этот вариант больше не казался таким уж бредовым. Как я докатился до такой жизни? На поезде-призраке (ну вот, я вернулся к тупым шуткам, как это было в начале дневника).

Лёд крутил какие-то шестерёнки и что-то бормотал себе под нос, наконец, тишину приёмника разорвало странное навязчивое механическое жужжание, от которого у меня сразу же разболелась голова.

– Жужжалка даже здесь ловится! – Глаза Льда засияли и стали напоминать чёрную гальку, умытую дождём.

– И что это значит? – спросил я, мысленно сравнивая, кто из нас красивее. По всем параметрам побеждал Лёд.

– Не знаю! – весело ответил он. – Можно попробовать просканировать и другие частоты, вдруг наткнёмся на разгадку.

Внезапно жужжание смолкло и женский голос произнёс: «Два, три, один. Анна, Ядвига, Дмитрий, Леонид, Константин, гончая. Двести четыре». И снова эфир заполнила трескотня.

– Анна – это я! – не то с ужасом, не то с восторгом воскликнула Эй.

– Очень приятно, – брякнул я, всё ещё прислушиваясь к мерзкому жужжанию.

– Тень, а как тебя зовут на самом деле? – спросил Лёд, делая передатчик тише.

– Я не помню. Ты думаешь, сейчас назвали наши имена?

– Два женских, три мужских, плюс собака. – Лёд встряхнул головой.

– Нас посчитали! Кто и зачем? А что за двести четыре? – тревожно спросила Эй, по очереди заглядывая нам в глаза.

– Отец говорил, Случай – забытое имя Бога. Мы давно увязли в паутине причинно-следственных связей.

Но значит, во всём этом, – Лёд обвёл рукой кабину машиниста, – кроется смысл, пока нам неведомый. И мы не просто так попали в этот странный поезд.

– Храни нас провидение! – вздохнул я, мысленно изумляясь, из каких пыльных закоулков памяти мой мозг откопал эту фразу, подходящую больше дряхлой старухе, чем молодому мужчине.

Мы решили вернуться к Яге и Врачу и рассказать им о находке. Врач, как обычно, никак не среагировал, а вот Яга сперва обрадовалась, узнав, что голос принадлежал не духам, а потом напугалась, услышав про имена.

– Ядвига – моё полное имя, – пробормотала она, потирая плечи и озираясь. – Но об этом мало кто знает. Меня так звала разве что бабушка в детстве.

– Тень, напряги память – ты Дмитрий или Константин? – спросил Лёд, лениво потягиваясь.

– Вряд ли первое, скорее второе, но я не уверен, – ответил я.

– А близкие тебя как звали? – не унималась Эй.

– Да никак. – Я сел к окну, но не решился раздёрнуть штору. – Дед обычно говорил: «Эй ты». Остальных родственников я не помню. У меня был друг, и тот погиб.

Я напряг мозг, но так и не смог вспомнить ни имя своего друга, ни своё собственное. Детям имена совершенно неважны, они могут играть и так.

Лёд увлечённо тряс и крутил приёмник, и я порадовался, что он больше не ведёт себя как замороженный. Я попытался придумать, как лучше рассказать ему о нашем поцелуе с Эй, но ничего путного на ум не шло. А Заноза вообще не выглядела виноватой, она вела себя как обычно, с беспечным видом слонялась по поезду и болтала без умолку всё, что только взбредало в её бесстыжую рыжую головку. Я покосился на Ягу, которая оторвала длинную полоску ткани от своего подола и сосредоточенно мотала из неё куколку. Голые коленки Яги, теперь выглядывающие из-под платья, притягивали мой взгляд, напоминая о недавнем сне про звёзды. И я подивился, как странно переплетаются в моей жизни реальность и вымысел. Вдруг из радиоприёмника полились звуки незнакомой мне мелодии, а Эй завизжала от восторга.

– Эта та песня! Мы с Кривлякой под неё танцевали! – И она тут же закружилась по вагону, странно выкидывая ноги.

Признаться, раньше я никогда не видел танцующих людей. Я читал о них в книгах, но вживую сталкиваться не приходилось. Лёд осторожно примостил радио на столик у окна и присоединился к Эй, которая тут же схватила его за обе руки, и они принялись кружиться в обнимку, периодически делая странные движения.

– А давай как в нашем фильме![43]

Лёд шутливо оттолкнул Эй и улёгся на пол, подперев щеку рукой, а потом странным голосом крикнул:

– Сильвия!

– Да, Микки? – Эй жеманно надула губки и закатила глаза, продолжая двигаться под музыку и повернувшись ко Льду спиной.

– Как ты зовёшь своего любовничка?

– Иди сюда, мой мальчик! – с хрипотцой прикрикнула Эй и поманила его пальчиком.

– А если он не идёт?

– О, любимый! – с наигранной страстью воскликнула Эй, протягивая к нему руки.

– А если он всё равно не отвечает? – Лёд сел и ударил ладонью об пол.

– Я просто скажу: «Малыш, о малыш! Мой сладкий! Ты единственный!» – запела Эй. Она грациозно опустилась на колени и поползла ко Льду по проходу между лавками. Он тут же двинулся к ней навстречу и уткнулся носом ей в грудь, а потом обхватил руками, они поднялись на ноги и стали изгибаться под музыку, смеясь. Эй запустила руки в волосы Льда и специально их растрепала. Яга смотрела на это представление, открыв рот, а я пытался осознать, что вообще чувствую. Эй и Лёд двигались соблазнительно красиво, практически так, как я представлял, когда читал о танцующих парах. Видимо, они много упражнялись, поскольку угадывали движения друг друга, а иногда шагали совершенно синхронно, но в то же время естественно.

– Тень, хватит пялиться, иди к нам! – крикнула Эй и попыталась ухватить меня, когда Лёд кружил её между лавками.

– Я никогда не танцевал, и особо не хочется, – сказал я и отодвинулся как можно дальше от прохода, чтобы цепкие пальчики Эй не смогли до меня дотянуться.

– А ты, Яга? – нашла новую жертву Эй.

Та отложила куколку, исподлобья взглянула на меня, потом на Эй со Льдом, но встала со своего места и склонила голову, прислушиваясь к музыке. Я не разбирался в мелодиях; основным репертуаром, под который я рос, были похабные песенки моего деда. Да ещё наш сосед играл на чём-то вроде гармошки. Чаще всего это была заунывная тягомотина, под которую так и хотелось наложить на себя руки. Или налить кипятка в уши.

Эта же песня была совсем другой,