Славгород - Софа Вернер

– Стой, и пусть тебя толпа затопчет. Заслужили!

Сама она рада задыхаться в тесном шлеме, но быть безликой и незнакомой для всех протестующих. С их стороны начинается непрекращающийся град камней, бутылок и других тяжелых, болезненно бьющих предметов. Что-то ранит Гришину руку, но она не замечает этой боли, стараясь придумать, как ей сбежать с линии защиты тех, кого защищать ей не хочется. Это подвело бы ее под трибунал, не будь она уже приговоренной к смерти.

В радиоволну неожиданно врывается незнакомый голос. Помехи есть, но передача идет буквально из-за стены здания, а поэтому основной смысл различим. Рации на груди некоторых шипят: «…в наступление. Повторяю: перейти в тш-ш… открыть огонь… объявлено в-в… полож… тш-ш…»

Не медля ни секунды, Гриша идет к краю толпы, распихивая своих же и бросая их под раздачу от щедрых гибридов. Она ничем не лучше других – такая же трусливая и забитая собака. Только вот если всерьез откроется огонь, Гриша обязана быть по ту сторону, плечом к плечу со своими спасителями, которым она обязана. Пусть приговор будет приведен в действие, но погибнуть она должна не зря.

Рации продолжают талдычить истеричную мантру призыва к массовому расстрелу. «Повторяю, оцеплению перейти в режим боевой готовности. Открыть огонь. Защищать здание администрации любой ценой. Приказ нового мэра Славгорода». Если опустить непрекращающиеся помехи, то сообщение должно быть таковым.

Рыкова смело стаскивает с себя шлем, чтобы лучше видеть – и чтобы ее могли увидеть тоже. Тем, кто взводит автоматы и щелкает затворами, сквозь дым шашек не видны лица живых существ, которых они выбрали мишенями. Целую ночь они кормили себя рассказами, что Славгородский конфликт – это всего лишь кошмарный сон, от которого нужно проснуться. Она зажимает уши и низко наклоняется, чтобы отбежать от пуль как можно дальше. Очереди – вверх, предупреждающие; вниз – по ногам; и самые страшные – вперед, на поражение. Шум дезориентирует, острое покалывание в бедре мешает двигаться быстро, поэтому Гриша начинает истошно кричать, пытаясь перебить ужас, охвативший ее теперь.

Ил-ля. Не имя, а предсмертный клич. Гриша срывает голос, хватает любую похожую женщину, пока продирается через кучу народа, терпит удары, которые сыплются на нее только из-за формы, и пока стрельба затихает – ибо толпа ринулась врозь, – орет еще громче, до хрипоты.

Илля помогает оттаскивать раненых, омывая свои пыльные щеки слезами. Ей повезло выбраться из толпы и остаться сбоку, когда по разъяренным бунтовщикам открыли пальбу жалкие остатки карательной мэровской милиции. Она упрямо возвращается прямо под обстрелы, чтобы вытащить тех, кого может – лишь бы не затоптали! – потому что все происходящее исключительно ее вина. От начала – «Гриша, я хочу тебя спасти», до конца – «Я спасу тебя любой ценой». Цена эта оказалась неподъемной, истекающей кровью, кричащей от боли, предсмертно стонущей.

Гриша только чудом вырывается в середину толпы. Она идет к стреляющим затылком и даже не пытается уберечься или спрятаться – бредет по неуловимому следу и продолжает, скуля, звать Ильяну.

Сначала Ильяна слышит слабый зов. Гриша?

Затем крик становится яснее. Неужели…

Запах уже перед носом, столкновение плечом к плечу прямо посреди площади. Гриша!

Гриша хватает Ильяну за плечи и встряхивает, не веря, что смогла отыскать ее среди сотен паникующих гибридов. Та цепляется за нее в ответ и ощупывает ладонями ее лицо, желая убедиться, что перед ней живая Гриша, а не ее бесплотный дух. Фантазия может сыграть злую шутку, если душа мечется от горя.

– Это я! – громко говорит Гриша, оглушенная грохотами и раскатами за спиной. – Илля, это я! Здесь!

– Не может быть… – она все сжимает веснушчатое лицо ледяными пальцами, – но как ты…

«Выбралась? Выжила?» – повисает тишина вместо вопроса. Ильяна сделала все, чтобы Гриша стояла перед ней сейчас – здоровая и невредимая, но поверить в это не получается ни в первую секунду, ни в тридцать пятую. Рыкова отделяет ее от толпы спиной, пытаясь укрыть от давки и нечаянных ударов локтями, а после срывает с себя бронежилет и трясущими руками накидывает его на Иллю, кое-как затягивая крепления.

– Пойдем. – Гриша мягко подталкивает оторопевшую подругу поближе к укрытиям. – Ты сделала достаточно…

– Нет. – Ильяна продолжает рваться вперед, завидев нуждающиеся руки тех, кто не имеет возможности встать. – Я должна. Я пойду. Иди в лагерь, я…

Она оборачивается к Грише лицом, чтобы вырвать ладони из крепкой хватки, без опаски пятится к толпе спиной, доверяясь всецело ей. Гриша непослушно делает шаг за ней тоже, но поток сбивается в кучу прямо перед ними, и река горожан разделяет их. Ильяну спасает накинутая Гришей броня – когда раздается без предупреждения новый залп, от которого многие лишь чудом успевают пригнуться. Теперь гибриды пятятся, плачут, хватаются за раны – но почти все остаются на ногах.

– Ильяна! Сюда! Хватайся! – зовут собратья по РЁВу с крыш машин, они на возвышении и не хотят, чтобы ту затоптали. Тянут ей руки, помогают взобраться на капот милицейской машины и налечь на лобовое стекло, чтобы передохнуть от бесконечной погони за свободой.

Такая позиция не спасет ее от пуль, но помогает осознать масштаб катастрофы. Машину ненадежно покачивает, очередные дерущиеся врезаются в уже погнутый кузов, и приходится с противным визгом вцепиться когтями в краску. Врагов в давке не различить, словно рьяная борьба идет ни за что, и жестокость смазанно мелькает перед глазами: мужчины и женщины с окровавленными руками и лицами падают и поднимаются, а затем роняют других и отбиваются от попыток уронить себя; они то расходятся, пытаясь выбраться из водоворота действа, то намеренно прыгают в него, не различая правых и виноватых. Добрые товарищи пихают в руки Ильяне мегафон, но она не знает, как докричаться до объятых гневом сердец и опустошенных насилием душ.

– Пожалуйста, прекрати это! – кричат ей сорванные голоса. – Спаси нас! – стонут жертвы города, кряхтит затоптанная властительская сила. Приказы продолжают поступать им: истеричным, самодовольным тоном из треснувшего пластика раций. – Это ведь ты начала, – обвиняют, стонут. – Или оно само началось?

Новый мэр радикально настроен вернуть городу несправедливый и выгодный лишь ему порядок. На его стороне мало силы, но и противники очень слабы. Кто-то из ряженых людей снимает балаклавы и вытирает свои потные ничем не отличающиеся друг от друга лица. Ильяна словно узнает каждого из них, где-то видела – в магазине ли? В подъезде? На улицах? И снова в ушах визжит рация рядом помех. Кто это? Кто приказывает своим бездушно давить своих же?

«Прием! Это Соколов.