Сингония миров. Относительность предопределенности - Валерий Петрович Большаков

создавало асимметрию предпочтений: мужчины чаще выбирают «необычных» партнёрш, а значит, у синеглазых женщин было больше возможностей для передачи своих генов.

Именно эти факторы делали данный архетип неистребимым даже в мире «Дельты»: он упорно вылезал из поколения в поколение, поскольку именно в приледниковье (Пограничье) давал существенные преимущества для потомства, не зря шведские уроды так бесились.

И продолжают беситься – напряженность растет, шведский король со своим правительством готовят экспедиционный корпус с целью вернуть контроль над мятежной колонией. А с другой стороны доходит инсайдерская информация – в Ландскроне активно ведутся работы по созданию атомной бомбы, оружия, невиданного в «Дельте».

Полагаю, что разработку возглавил сам Сенизо, физик по образованию. К сожалению, наличие ЯО – чуть ли не единственный способ уберечь народ Ингерманландии от войны.

Думаю, необходимо созвать экстренное заседание СБС.

Предварительный бифуркационный анализ показал, что появление ЯО в «Дельте» приведет, с высокой вероятностью, к большой войне в Европе. Но и насильственная эксфильтрация Сенизо вызовет тот же исход.

М. Исаева

Конец документа 13

Глава 13.

Пятница, 22 марта. День

«Альфа»

Москва, Арбат

Погодка выдалась истинно весенняя – яркое солнце, не застланное облаками, и светило, и грело. Набухают почки, а девчонки гуляют голоногими, шалыми глазами постреливая в жертв вешней поры – студентиков-очкариков, а то и солидных женатиков. Любовь так неразборчива…

Глебский усмехнулся, вышагивая по Арбату, и покосился на своих «эскортниц» – Лея с Наталишкой дефилировали рядом, рассеянно посматривая на блеск витрин, на ясное синее небо, в упор не замечая восхищенных взглядов особей мужеска роду.

Натали привлекала его, пожалуй, больше, чем великолепная Лея. И даже не красотой, вернее, не только ею, но и какой-то неразгаданностью. Кстати, он ошибался – Наталишка говорила на иврите не с французским, а с португальским акцентом. Впрочем, в Москве они болтали на русском – его бывшая сама была москвичкой…

Аарон вздохнул – тихонько, как бы «про себя». Почти две недели в «Альфе» здорово промыли мозги. Каждый божий день он дискутировал с Леей, и не всегда проигрывал. Иные его аргументы девушка воспринимала всерьез, и даже благодарила за честный «взгляд со стороны»…

«Вы, комиссар, – сказала она буквально вчера, – человек рациональный и очень наблюдательный, с сильным моральным чутьём, а поэтому видите наш мир без розовых очков. А для нас это важно».

«Важно им… – проворчал он в ответ, скрывая неловкость. – Согласен, конечно – в вашей «Альфе» дышится гораздо легче, и мира у вас куда больше, чем войны! И всё же. СССР в «Бете» скреплён идеологией и дисциплиной. А вот ваш Союз… Да, он по-прежнему Советский, и все эти инсталляции, вроде «Наша цель – коммунизм!» или «Слава КПСС!» никуда не делись. Но! Получается, что еще в «нулевых» тутошнее советское общество трансформировалось в «открытую технократию». Вы все тут рациональные, как я, – фыркнул Аарон, – и принимаете решения просчитанные, выверенные, оптимальные. Но всегда ли вы правы?»

«Изо всех возможных решений мы выбираем самое доброе!» – пылко выразилась тогда Наталишка…

…«Да неужто? – усмехнулся комиссар, словно продолжая вчерашний спор. – А разве не самое эффективное?»

Еще в первый день «тура в Зазеркалье» он узнал от Натали, что мама Леи – далеко не простой «математик», как скромно представила ее дочь. Наталья Мстиславовна Ивернева, оказывается, автор квантовой теории сознания, да еще и создатель первой генеративной нейросети. Не абы как!

А ведь Талия Алон – полная генетическая копия Леиной мамы… Стало быть, она, скорей всего, тоже гениальна? Ну, тогда затраты на эксфильтрацию доктора Алон окупятся очень быстро, а для «Гаммы» она всё равно была бы потеряна. Увы, увы… Спецслужбы любого государства всегда крайне циничны и никогда не занимаются благотворительностью…

– О чем задумался, детина? – весело спросила Натали, перебивая его мысли.

– Да так… – смутясь, Глебский неопределенно повел кистью. – Обо всем сразу. Если честно, мне понравилось в вашем «Зазеркалье». Я даже начал вас понимать!

– А доверять? – прищурилась Лея.

Глебский закряхтел.

– Признаюсь, – вытолкнул он, – если бы я не видел всё собственными глазами, не встретился бы лично с Талией, то считал бы, что вы все – аферисты.

Де Ваз Баккарин-Гарина смешливо фыркнула:

– Так вы и сейчас не до конца уверены!

Комиссар развёл руками:

– Служба приучила сомневаться… Всё время ищу, где подвох…

Лея остановилась, покосилась на дырку от пули в куртке комиссара, и твердо сказала, глядя прямо ему в глаза:

– Если бы мы узнали, что во время того вечера в Яффо вас застрелят, мы бы и вас похитили.

Ошеломлённый, Глебский даже отшагнул.

– Меня?! Зачем? Я ведь не учёный, не физик, даже не археолог. Я просто полицейский!

– Не просто! – мотнула головой Натали. – Вы гениальный сыщик. Единственный, кто сумел вычислить агентуру иного мира! Для «просто полицейского» это слишком.

Глебский до того застеснялся, что побурел, как влюбившийся школьник, и Лея тут же пришла ему на помощь.

– Пойдемте, мы вас проводим. – сказала она без улыбки, беря комиссара под руку. – Через час откроется портал – и вы ступите на тротуар прямо возле вашего дома. Мы вам еще гостинцев всяких насуем, вы позвоните Ирит… Она приедет, и привезет Римму – обе ведь соскучились! И всё будет хорошо!

– И даже лучше! – поддакнула Натали.

Тот же день, позже

«Альфа»

Система Плутона. Борт ТМК «Циолковский»

В рубке, как все называли центральный пост управления, никого не было, и Почтарь наклонился к микрофону – он стеснялся при всех наговаривать в бортовой журнал.

– Абсолютное время – семнадцать суток пять часов ноль-ноль минут… – забубнил командир корабля. – Скорость относительно Солнца шесть тысяч метров в секунду… Ускорение один запятая один «же»… Двигатель в норме, экипаж работает по распорядку… Готовимся к выходу на орбиту вокруг Плутона…

Нарастающий цокот магнитных подковок и гул голосов донесся из люка, и Павел живо выпрямился в кресле, изображая жадное любование космическими окрестностями.

За большим прямоугольным окном круглился тускловатый, но ясно различимый Плутон. Из-за его громадного шара, наполовину кремово-белого, наполовину коричневого, словно вымазанного шоколадом, выглядывал Харон – вроде как спутник, но всего лишь вдвое меньший самой планеты. Остальную мелочь – Гидру, Никту и Кербер со Стиксом – иначе, как в сильную оптику не разглядишь.

Первым вошел Римантас, и растянул тонкие губы в улыбке, кивая на финиш-планету в иллюминаторе:

– Краса-авец!

– Красаве́ц! – строго поправил его Изя, еле отрывая ноги от стальной полосы. – Да что ж это такое…

– Подковки отрегулируй, балда! – дал совет Бирский, переступая высокий комингс.

– Сам балда! – парировал Динавицер. – Командир, всё? Идем на посадку?

– Не шуми, – терпеливо