Либелломания - Н. Мар

Я понятия не имела, куда меня везут. Просто ехала. С комком окровавленных салфеток в руке.

— Эмбер? Ты повторяешь «труп» третий квартал подряд.

— От слова «труп» воняет…

— А-а. М-м, — согласился Бритц. — Продолжай и принюхаешься.

— Я боюсь трупов. И мертвецов боюсь — они звучат как что-то потустороннее и неестественно живое. «Мертвец» — тот, кто придёт за мной… «Покойник»… где-то рядом с мертвецом ходит. «Тело»? Слишком многозначно. К нему надо обязательно добавить «мёртвое», чтобы уточнить, и тогда мы возвращаемся к мертвецу. «Останки»… нет, останки — это когда уже кости. Как мне называть трупы, если они так ко мне и тянутся?

— Называй по имени, если знаешь, — предложил Бритц. — Этого звали Латибай Вибрисс. Между прочим, latibulum на одном из мёртвых языков — «тайник» или «оболочка». Так что Латибай, можно сказать, исполнил сакральное предназначение. Залез, куда не следует, и стал… оболочкой.

— Романтика.

— Да, я монструозно романтичен. В позапрошлом году вспорол одной девчонке живот, потом трахнул, пока ещё была жива, а после свернул ей шею.

Окровавленные салфетки упали мне в ноги.

— Останови… Пожалуйста, останови. Выпусти меня, Кай.

Он припарковал орникоптер и разблокировал двери. Я вышла на дорогу с каблуком в руке. Оптер взвизгнул и взлетел под провода, а я пошла куда глаза глядят. Район был приличный на первый взгляд, но хотелось забраться подальше от галогена и люминесценции ночного Эксиполя и просто… подышать, подумать. Спустилась под виадук, села на какие-то рельсы и положила голову на колени. Не прошло и десяти минут. Сзади кто-то мягко ступал по гравийному склону. Бритц присел на рельс рядом.

— Её звали Чесс. Всё так и было. Но был ещё и контекст. Просто…

— Не объясняй, я понимаю. Хочешь, чтобы я держалась подальше.

— Да. Ты мне как бритва на языке. Мой психиатр… что ты так смотришь?

— Завидую, — промямлила я. — Мне бы тоже не помешал психиатр.

— Он спрашивал, почему я искал тебя столько лет и не нашёл. Дело в чудовищах. Ты не хотела меня встретить, поэтому не стала чудовищем. А я стал, поэтому не хотел тебя встретить.

Насчёт меня он крепко ошибался. Я стала чудовищем на потолке его каюты, когда смотрела на него и больше не видела мамину смерть. Я видела в нём врага, противника, убийцу. Всё что угодно, но больше не это. И вот он вернулся, как будто почуял. Так звери чуют своих.

— Если я — бритва. Тогда зачем пришёл?

— Не устоял перед словом «труп».

— Нет, зачем ты сейчас пришёл сюда? — я ткнула в рельс.

— Я подумал, ничто так не сближает двоих, как избавление от трупа третьего.

Он стал виновен, кроме прочего, в моей первой улыбке за много дней. Вдалеке навязчиво мигала вывеска какой-то забегаловки.

— Пойдём выпьем? — предложил Кайнорт.

— Что?

— Ну, не знаю, что ты предпочитаешь в это время суток.

— Это был не вопрос. А выражение крайнего недоумения в языках вроде октавиара.

— Эмбер, просто пойдём в бар. Обострим чувство вина.

В одном он был прав: мне не хотелось, но не помешало бы выпить. Я встала немного неуклюже из-за того, что на одной ноге не хватало каблука. Кайнорт протянул мне что-то. Мою чёрную туфлю с сапфировой шпилькой:

— Каблук той же высоты, если меня не подводит глазомер.

— Мне идти в разных?

— Можно подумать, обычно ты ходишь в одинаковых, — поспорил он. — Туфли всегда разные, одна правая, другая левая.

Эзер присел и переобул мою левую ступню в чёрную шпильку. Вообще-то, туфли правда очень ничего смотрелись вместе. Как пятнистый леопард и чёрная пантера. Я потопталась на месте:

— В пару к чёрной подошла бы монохромная змея.

— Вступим в империю рептилоидов Ибриона — будешь носить змею, — согласился Бритц.

Бар назывался «Таракалья». Удивительно, но запрещающей таблички для шчеров не было. И даже лаконичного знака, перечёркивающего кружок с восемью лапками. Владелец ограничился припиской мелом от руки: «Просьба шчерам и эзерам иметь совесть и во время драки не превращаться». За стойкой бармен протирал бокалы.

— Что леди предпочитает пить?

— Мою кровь, — вставил Бритц, пока я разворачивала винную карту.

— Лиловый чай из позабудок.

— Леди очень остроумна, — Кайнорт отобрал у меня карту. — Леди громадный бокал «Джин Крайт», можете накрошить туда позабудок. А на закуску мяса, — он наклонился к бармену с такой улыбкой, что попроси он даже скальп хозяина, тот не посмел бы отказать: — Стейк из Anax imperator, натурального выпаса, пожалуйста.

— Чёрный рынок — плюс 200 % к чеку, минори, — предупредил бармен.

— А мне какое-нибудь ваше самое несусветное пойло.

— Тогда кобравицу. Что-нибудь из арахнидов на закуску?

— Арахис.

Кайнорт облокотился на стойку и тёр глаза. На заискивающую улыбку для бармена он, по всей видимости, растратил последнюю батарейку. Я сидела нога на ногу и разглядывала свою леопардово-чёрную пару. И чёрно-белую напротив.

— В последний раз, когда я пила с эзером, меня дёрнули током.

— Он больше не будет.

Бритц не уточнил кто. И почему больше не будет. Я всё поняла и глотнула холодного «Джин Крайт».

— Почему…

— Зачем…

Он жестом уступил мне вопрос.

— Почему тебя зовут предателем? Ты сильнее всех жаждал усидеть на двух стульях: чтобы и вашим и нашим. Это совсем не вяжется с жертвой Прайда Сокрушителей. Зачем бы Контрицию понадобилось так хотеть заполучить Тритеофрен?

— Никого из обвинителей не было на Кармине. А показания моих рабов только усугубили дело. Впрочем, они хотели как лучше.

— Но у вас не принято не быть ублюдком с рабами, так?

— Это восприняли как основное доказательство, — кивнул Бритц. — Зачем ты притащила в город фламморигаму? Не планировала же ты заранее кого-нибудь поджарить и расплатиться зверем за услуги негодяя.

Принесли стейк, и Кайнорт пододвинул мне тарелку. Вместо ножа подали шпажку, которая цепляла кусочек, стоило только воткнуть её в мясо. Если бы шпажку делала я, она бы, наверное, отрезала и язык клиента тоже.

— Я хотела продать зверя тебе, не напрямую, конечно. Видел, что стало с мастерской? Мне нужны были деньги на новую жизнь в городе. Магнум, который заказывает примул убийцам, плохой сосед по отшельфу.

— Хм.

— Но уж чего теперь. Всё уже. Забирай так.

«Джин Крайт»