Сингония миров. Относительность предопределенности - Валерий Петрович Большаков

темной вишни блеснули лукавым разумением.

– Ну-у… Можно попробовать. Дядька он, вроде, нормальный…

– Я тоже так думаю. – Леа гибко встала. – Закрывайте дело, комиссар, а мы проведем для вас экскурсию… по Зазеркалью! – усмехнувшись, она подалась к комиссару, будто в приватном танце.

Глебский сжался. Он смотрел не на соблазнительные шары грудей, что колыхнулись на расстоянии руки, а в синюю глубину девичьих глаз. И цепенел.

Слишком долго он всматривался в бездну. И вот бездна заглянула в него…

Суббота, 16 февраля. День

«Дельта»

Ингерманландия, Ландскрона

– Здравствуй… Наташа!

Когда Мигель выговаривал любимое имя, им руководил не разум и даже не чувство, а мечта. Перед ним стояла та, которую он видел только во сне, да и то размыто, как смутный образ несбывшегося.

Но вот же она, его давняя потеря – живая, прекрасная, влекущая необоримо! Да, эта женщина, что удивленно моргает на приветствие, иная, и не знает его мерзкого прошлого – что вдвойне замечательно! Гены-то абсолютно те же самые… Да ведь и он – иной… И пусть даже здешняя Наталья не ответит ему взаимностью, но запретить любить себя – «безмолвно, безнадежно» – она не сможет…

Врачиня мягко улыбнулась, будя в памяти Сенизо темные ели, яркий огонь костра и звонкий перебор струн.

– Наташа?.. – молвила она таким знакомым, волнующим грудным голосом. – Родители назвали меня Нати, посадские зовут Наталей, а так, как ты, меня никто не называл. Ты знаешь имя, которого здесь нет…

Иверень вгляделась внимательней в вождя, словно высматривая заветное, и в ее сапфирово-синих глазах затеплились искорки женского интереса.

– Прости… Нати, – растерянно забормотал Мигель, смущаясь – и пугаясь до отчаяния. – Вырвалось! На моей родине… Тебя звали бы именно так.

– Вижу… – измолвила Нати на полтона ниже. – Не всё, что ты говоришь, принадлежит нашему миру…

– Значит… – вытолкнул Сенизо сдавленно, но с облегчением, – ты понимаешь?

От улыбки Иверень повеяло теплом – и легкой иронией.

– Я понимаю одно: вождь революции может называть меня, как угодно. Но странно, Сенизо… Почему твое сердце выбирает именно это имя? – она чуть склонила голову, как будто прислушиваясь к далекому зову.

Мигель чуть вздрогнул, уловив этот жест.

– Так ты не только врач, но и… – он судорожно искал нужное слово: «Гейду? «Ведьма»?! Нет-нет!». – …Но и ведунья?

– Ведунья? – лукавая улыбка Нати вдавила приятные ямочки. – Ведуньи и ведуны – это у посадских. А у нас таких, как я, зовут «нойодами». Мы не только исцеляем тела и души, но и заглядываем за грани миров… А еще я умею лечить наложением рук! – похвасталась женщина. – Далеко не каждый нойоди так может!

Сенизо заулыбался, почти умиляясь детскому порыву нойодки.

– Я тоже умею лечить наложением рук, Нати.

– Правда? – изумилась Иверень, распахивая голубизну глаз. – И раны можешь затягивать? И огнестрел?

– Бывало и так, – кивнул Мигель, вспоминая давнее исцеление Елены фон Ливен, и засмущался, как мальчик. – Но давно, еще в… на родине.

Нати заметила, как он сбился, но виду не подала, лишь интонацию сменила – на просительную:

– Мигель… Может, ты придешь к нам в госпиталь? Ведь штурм вот-вот начнется, да? Чую, поступит много тяжелых, каждые руки будут на счету!

Сенизо приложил немалое усилие, чтобы не улыбнуться.

– А кто будет штурмовать Биргерхоф, – сказал он, глядя на врачиню с растущим восхищением, – пока я в больничке за доктора?

Выдержав паузу, Нати ответила серьезно, почти торжественно:

– Штурмом дворца можешь руководить только ты! Я понимаю. Но я также знаю, что без тебя в госпитале мы можем потерять десятки жизней. Поэтому я не прошу тебя идти со мной немедленно. Я буду ждать. Когда ваш бой здесь окончится, мой только начнется.

Слова женщины звучали не упреком, а почти обещанием. Мигель долго не сводил с Нати глаз, затем коротко кивнул:

– Хорошо. Как только дворец падёт – я буду у тебя. Честное слово.

По губам Иверень скользнула улыбка, но глаза ее оставались серьезными:

– Я верю. И буду ждать.

Там же, позже

Вечером, после долгих часов боевой ярости, когда дым на улицах только-только начал рассеиваться, а канонада стихла, над дворцом вице-короля толчками взвился флаг. Белое полотнище с чёрным серпом и молотом развернулось, взволновалось, словно оживая – и заполоскало на свежем ветру.

Победа!

Глянув на белый трепет, Мигель сунулся в душное нутро броневика, пропахшее кордитом, и бросил чумазому, восторженно скалившемуся механику-водителю:

– В Ниеншанцский госпиталь! Живо!

– Есть! Ха-ха-ха!

Мехвод и впрямь напоминал мелкого беса – орудуя рычагами, он гнал бронеход пустынными улицами, сигналя патрулям, и живо домчал до старинной больницы, обогнав несколько фургонов с «межпространственными» Красными Крестами и Полумесяцами на белых боках, и местным Красным Молотом, дохристианским знаком добра и порядка.

– Не жди меня! – велел Сенизо, отпирая тяжелую стальную дверцу. – Передашь Вальдесу, что я в госпитале до утра!

– Так точно!

Зеленая, в пупырышках заклепок и вмятинами от пуль крупного калибра, машина грузно покатила прочь.

«Быть может, минет время, – подумал Мигель, провожая бронетранспортер глазами, – и люди станут отмечать годовщину Великого Февраля…»

Он выдохнул, и запрыгал через две ступеньки к толстым колоннам, отмахиваясь от ликующих белогвардейцев – чубатых парней в бушлатах, а то и охотников, затянутых во все кожаное, с бахромой по швам.

Из распахнутых дверей накатило спертым воздухом, густым от крови, карболки и криков боли. Полутемные коридоры были забиты ходячими ранеными, а на лестницах, прямо на носилках лежали бойцы, встать которым удастся нескоро. Если повезет выжить.

Медсестры – черные, белые, мулатки – метались, волоча охапки бинтов и окровавленных простыней. Хирурги работали на пределе, полосуя орущие, болящие, трепещущие, как флаг, тела.

Нати встретила Мигеля у дверей отделения – ее усталое лицо словно осветилось радостным облегчением, и это было, как награда.

– Я знала, что ты придешь! – коротко кивнула Иверень. – Переодевайся… У нас тут всё рушится!

– Всё будет хорошо, – повторил Сенизо полузабытую мантру «двойника», натягивая белый халат поверх шинели, – и даже лучше!

* * *

Всю долгую, нескончаемую ночь Мигель и Нати работали рядом: она вытаскивала осколки, он штопал рваные раны; он подавал инструменты, она раздавала команды персоналу. Заполночь эти двое вытащили с того света десятки бойцов.

Порой, когда силы иссякали, Сенизо, тяжело дыша, отфыркиваясь от жгучего пота, упирался в умирающего ладонью – и паранормальная Сила вливалась в холодевшие жилы. Но с каждой такой вспышкой энергии мозга сам целитель бледнел и чах. Щеки западали, глаза проваливались всё глубже.

К утру Нати с тревогой заметила – шинель у Мигеля болтается, как на чужом, иссохшем теле. А Сенизо лишь растягивал губы