Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат

— А теперь прямо. С кем должен был встретиться Луций? Там, в лесу?

Эггин пожимает плечами. Мне откуда знать, мол. Хорошо, зайдем с другой стороны.

— Но что-то вы знаете?

Префект опять пожимает плечами:

— Я не интересовался делами легата. Это его дело, чем он занимался и что делал в том лесу. Но мне жаль, что он погиб — так глупо. И еще сильнее жаль, что он угробил вместе с собой девятнадцать отличных солдат.

Что там сказала Туснельда? «Твой брат — великий человек. Все германцы так думать». Так вот, «римляне так не думать». Я говорю:

— Вам не нравился Луций, префект. Я это вижу. Почему?

Молчание.

— Префект?

— Ваш брат слишком любил варваров, — говорит Эггин наконец.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Слишком, — повторяет префект лагеря.

И я не могу понять — то ли он издевается, то ли префекта на самом деле это задевало. Проклятье, как все сложно. Другая страна, другие люди…

В воздухе плывет пар, поднимающийся от чаши с водой. Изгибается… течет, как некий призрачный зверь.

На большие игры в Рим привозят животных — чем экзотичнее, тем лучше.

Однажды привезли белого медведя. Настоящее чудо. Говорят, такие звери водятся где-то очень далеко — на самом севере, в местах, где круглый год лежит снег. Там никогда не заходит солнце, а если заходит, то не возвращается обратно годами. И там живут эти медведи — огромные, гораздо больше наших, бурых.

Длинное вытянутое тело. Желтая свалявшаяся шерсть. И совершенно жуткая морда. Говорят, те, кто его видел, этого медведя с белой шкурой, испытали самый жуткий страх в своей жизни…

Я хмыкаю. Смешно. Видимо, там, за Ахероном, обитают только германцы и белые медведи.

Интересно, что подумал белый медведь, когда его привезли в Рим? Слишком тут жарко? Или — что это за фигня вокруг меня творится?

«Действительно, — думаю я. — Что это за фигня вокруг меня творится?»

— Мой брат… Луций. Я слышал, его называли Любителем Варваров, — говорю я. — Что это значит?

Другими словами: «Брал мой брат взятки или нет?» Я хочу знать.

Эггин некоторое время рассматривает меня так, словно это я — белый медведь, привезенный в Рим на большие игры. И, кроме своей клетки, ни хрена в Риме не видел.

— Понятия не имею, — говорит он. — Я простой солдат, где мне размышлять о высоких материях…

…Рыжая «волчица» в окне лупанария. Высокие материи, ага, ага.

— А если попробовать?

Эггин усмехается уголками губ.

— Думаете, его так прозвали за любовь к варварам? Думаете, ваш брат понимал и ценил гемов? Тифону в задницу железный гвоздь! Конечно нет. Любил ли он варваров? Ага. — Префект ухмыляется. — Кого-то из них и любил, да.

— Что вы имеете в виду, префект?

— Как вы все-таки молоды, легат, — говорит Эггин. — Хотя, возможно, это чересчур сложно для гражданского…

Меня только что обозвали «мальчишкой» и «дураком». Забавное утро, ничего не скажешь.

— Мы отклонились от темы, — говорю я.

— Как бы вам объяснить, легат… Ваш брат Луций любил не самих варваров…

— А кого?

Пауза. И тут я понимаю: кого. Но все равно позволяю Эггину ударить первым. Он прав: я мальчишка и дурак. И еще — белый медведь, впервые оказавшийся в Риме. Как я раньше не догадался…

— А их женщин, — говорит Эггин. — А в последнее время — одну женщину. Та девчонка… как ее? Туснельда.

Туснельда, думаю я. Во мне нет ни злости, ни особого удивления — Луций и германка, почему бы и нет? Мой брат — необыкновенный человек, Туснельда — прекрасна. Будь все проклято, думаю я. Тифон стоглавый… чтоб тебя…

Я молчу.

Над головой Эггина медленно изгибается дым от курильниц. Я чувствую запах горящих благовоний. Мирра и сандал. Ладан и дохлые комары.

Ты смотри. Отомстил мне префект за рыжую «волчицу» в том окне. Отыгрался.

— Спасибо, префект, за откровенность. Еще вопрос: у моего брата здесь были враги?

…Когда префект уходит, я некоторое время сижу без движения, глядя перед собой. Думаю.

Луций и Туснельда. Мой серьезный старший брат и — юная германка. Интересное сочетание. Мне трудно представить их вместе. Возможно, потому… Я сжимаю зубы, качаю головой. Надо же, не ожидал от себя.

Возможно, потому, что совсем не хочу этого представлять.

Пасмурно. Серые ряды палаток. Утренняя суета. Легион готовится к торжественному построению.

Я иду, завернувшись в плащ и ежась от сырости. Мне нужно прогуляться — слишком много мыслей. Ветер в лицо обычно помогает.

Очередь выстроилась к цирюльнику. «Мулы» перетаптываются, болтают, смеются. Перед цирюльником на складном стуле сидит здоровенный «мул» с выбритой налысо головой, в темной тунике. Лицо резкое и недовольное. Вокруг шеи солдата обернуто покрывало — некогда белое, сейчас в желтовато-зеленых пятнах оливкового масла.

Цирюльник берет бритву, бесцеремонно хватает солдата за лоб, наклоняет ему голову — и ведет лезвием по щеке. С неким оттенком страсти. Словно хочет зарезать, но пока только примеривается…

Солдаты, стоящие в очереди, переступают с ноги на ногу и смеются. Самоубийцы.

Ветер треплет край покрывала.

Цирюльник быстрыми привычными движениями соскабливает щетину с солдатской щеки, вытирает лезвие о покрывало. Снова прицеливается…

Я иду. Солдаты при виде меня вытягиваются, затихают…

— Вольно, — говорю я. — Продолжайте, продолжайте.

У костра один солдат бреет другого. Сокращение расходов. Тоже верно — цирюльник стоит денег. Рядом на очаге хлюпает и шумит в медном котелке пшеничная каша. Контубернии — палатки по восемь человек — готовятся к завтраку.

Иду к главной площади лагеря.

Порыв ветра доносит до меня запах пригоревшей каши. Кто-то явно зазевался. Где-то вдалеке кричит центурион, сгоняя новобранцев на утреннюю разминку…

Я иду вдоль рядов палаток. Ветер рвет натянутую плотную ткань. Завидев меня, «мулы» вытягиваются по струнке, салютуют. Складные стулья вокруг костра, на огне булькает медный котелок.

Один из легионеров, высокий и крепкий, с коротким ежиком, при моем приближении вскакивает. Он кажется мне смутно знакомым…

— Легат! — слышу я голос. Поворачиваю голову… ага, теперь я его узнаю.

Точно. Это один из людей Тита Волтумия, тот самый громогласный хвастун и любитель похабных шуток. Как его? Секст Победитель?

— Легионер Секст, — говорю я, с удовольствием глядя на статного, подтянутого солдата. — Как твои дела, воин?

— Все отлично, господин. Спасибо!

— А Тит… — говорю я и тут вспоминаю. Конечно. Я приказал Титу Волтумию остаться в городе, чтобы он все время был у меня под рукой.

— Он в городе, легат, — отвечает Секст.

— Как раненые?

— Вашими молитвами, легат. К ним приходил медик. Спасибо вам!

Я киваю.

— Хорошо, Секст. Увидимся на плацу. — Я подмигиваю и иду.

За моей спиной затихает восторженный шепот. В отличие от младших командиров, легатам позволено легкое панибратство с воинами.

Возвращаюсь в палатку командира легиона. До торжественного построения остается полчаса…

Главный над цирюльниками успел задремать. Когда я вхожу, он вскакивает. Толстый, смешной.

— Что ж, — говорю я, сажусь на стул. — Легатом я уже стал. А теперь сделайте меня красивым легатом.

Три часа утра. Моросит мелкий противный дождик.

Ровные ряды манипул. Легион выстроен на санктум принципум — главной площади лагеря. Общее построение по когортам и центуриям — легионеры стоят молча, центурионы по краям. Ветер с треском треплет алые знамена когорт и шевелит конский волос на гребнях центурионов.

Священный орел легиона реет над головами — древко в руках аквалифера, орлоносца. Суровое лицо, шрам на левой щеке. Немигающий, застывший взгляд. Львиный оскал на его шлеме. С длинного желтого клыка мертвого льва срывается капля и летит вниз. Когда она пролетает мимо лица, аквалифер моргает…

Бульк! Капля разбивается у его ног.

— Воины! — Мой голос разносится над площадью, над круглыми шлемами солдат, над орлом, раскинувшим крылья в пасмурно-сером небе…

Трепещут, как живые, алые вексиллы, застыли неподвижно золотые значки когорт. Имаго — лик императора Августа на золотом фоне — смотрит бесстрастно, как и положено живому богу. Ровные квадраты когорт и манипул. Неподвижные лица солдат. Тысячи глаз смотрят прямо на меня. Очень, очень торжественный момент.

— Воины! — повторяю я, поднимаю правую руку.

Я стою на возвышении — трибуне — выпрямившись. Справа и слева от меня мои офицеры и слегка отдельно — префект лагеря Эггин, зараза эдакая. Лица квадратные. Морды кирпичом. Эггин хмурится.

Жрецы-гаруспики поставили походный алтарь, выстроились рядом. Самый тощий из жрецов держит на привязи белую овцу, другой, чуть потолще, — черного петуха. Белая, как снег, овца предназначена Гению легиона, она одурманена травой с сонным настоем; петуха же просто держат за шею — никуда не денешься. В опущенной руке главного из гаруспиков — священный нож.