Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат

Эггин следует за мной.

Дорожка вдоль частокола вытоптана сотнями ног. Она твердая и удобно ложится под мои мягкие сапоги.

Эггин топает своими подкованными гвоздями калигами. Молодец префект. Не забывает, что сам когда-то был простым «мулом». А для «мула» главное — это ноги.

Мы идем по валу. Во рву по другую сторону частокола масляно блестит застоявшаяся вода. Ее немного.

Вал и частокол лагеря — священное место, как и главная площадь. За попытку пересечь вал легионера будут сечь кнутом, а в военное время — приговорят к смерти. Впрочем, самоволки, думаю, в легионе — обычное дело. Особенно когда рядом — такое.

Я иду. Потом останавливаюсь и смотрю. На расстоянии примерно сотни шагов от вала тянется импровизированный городок. Строения разного качества из местного леса, палатки и шатры. Там кипит жизнь. Чумазые детишки разного возраста гроздьями облепили дома, из открытых окон выкрашенного красным дома — лупанарий? — смотрит на меня раздетая девица. Рыжая, как вспышка от удара по голове. Бесстыдная. И красивая, несмотря на боевую раскраску. Золотые браслеты на запястьях.

Увидев нас с Эггином, девица насмешливо улыбается и посылает мне воздушный поцелуй. Жрица любви, ага. Я хмыкаю.

Да, лагеря легионов одинаковые по всем провинциям. Так и городки, которыми они обрастают, тоже не особо различаются.

Я вспоминаю, как мы с иудейским царевичем Иродом Антипой навещали публичный дом в Мавритании. Было весело. Боги, действительно было весело. Вот было же время…

Я машу «волчице» рукой. Эггин неодобрительно переступает за моей спиной — тяжелый и неуютный, как круглый камень. Лицо мраморное.

Эггин смотрит на рыжую «волчицу» в окне, и взгляд его тяжелый, как гроза. У меня ощущение, словно что-то произошло, а я не понял.

Рыжая посылает поцелуй — насмешливый, бесстыдный — префекту лагеря, но Эггин становится только мрачнее. Лицо почти черное, дурная кровь. Он что, знаком с ней?

— Кто это? — говорю я. — Ты ее знаешь?

— Какая-то шлюха, — бурчит он и отворачивается.

У нее полные темные губы.

— Красивая, — говорю я.

Префект дергается, словно от удара. Да, Гай, умеешь ты заводить друзей, думаю я. Я даже спиной чувствую, как он меня ненавидит. Из-за шлюхи? Смешно.

Идем дальше. Рыжая «волчица» остается в окне позади.

Через открытое окно врывается ветер, обдувает мокрое от пота лицо. Она стоит в проеме окна и глядит туда, куда ушли эти двое.

— Вернись в постель, — просит центурион.

Тит тянет руку, заросшую темным волосом, в шрамах. Когда ты дерешься в строю, твою правую руку постоянно задевают. Шрам на шраме, плюнуть некуда.

От этого рука кажется бугристой и неровной. Грубой. Особенно рядом с ее гладкой кожей.

— Или прикройся, что ли, — добавляет он, понимая, что говорит лишнее.

— Ты ревнуешь?

Тит поднимает брови. Хороший вопрос. Если она про префекта-м-мать-Эггина, то да — он уже не ревнует. Хотя холодок в брюхе все еще остался.

— Немного.

— Кто это? — спрашивает она.

Стоит перед ним, и кажется, что воздух вокруг нее плавится. «Рыжая, — думает он. — Красивая. Рыжие — они все красивые». Тит дергает щекой, поднимает голову, разминает шею медленными движениями — щелк, щелк. Позвонки встают на место. А вот сердце — не совсем.

— Тот, кому ты посылала поцелуи? — спрашивает центурион. Что ты со мной делаешь, рыжая? — Не надейся, не твоего полета птица.

— Посмотрим.

Скулы каменеют. Кажется, все лицо сводит. Тит Волтумий, старший центурион, дергает щекой, откидывается к стене. Он обнажен, сидит, закрывшись одеялом по пояс. Голые ноги стоят на холодном полу. Постель под одеялом все еще хранит тепло ее тела. Когда-то она дарила это тепло и Эггину. Тит сжимает кулаки.

— Симпатичный, — говорит она, словно не замечая его гнева. — Кто это?

Молчание. Проклятое Тифоном молчание. Надо отвечать.

— Новый легат, — говорит Тит нехотя. «Мне сорок три года, — думает он. — А мной вертит какая-то… какая-то шлюха… стоп».

Рыжая поворачивается. Губы манят. Глаза подведены темной краской, размазавшейся от пота и поцелуев. Так она еще красивей.

— А ты не должен его поприветствовать?

— Я все еще в Ализоне, если помнишь, — говорит Тит. — И буду там до завтра. У меня раненые.

— Ты оставил раненых ради «волчицы»?

Она насмешливо улыбается. Боги, за что? Центурион ненавидит в этот момент ее губы и готов за них убить любого. Рыжая. Моя, моя.

Раненых… Его окатывает стыдом, горячим, как смола. Лицо пылает. Уши пылают.

— Да, — говорит старший центурион. — Да.

Он откидывает одеяло — резко. Встает. Где она? Находит свою одежду, начинает одеваться. Чувствует спиной, что она смотрит на него.

— Что ты делаешь? — говорит она, когда он затягивает поверх туники ремень с кинжалом. Рукоять больно бьет по его бедру.

Проклятье! Вспышка ярости на мгновение его ослепляет. «Да что со мной?!» — думает он. Комната вокруг сжимается и разжимается, словно желудок огромного животного. «И мы внутри».

— Ты напомнила мне о моем долге, — говорит Тит. — Отлично. Я говорю: спасибо. Мне нужно идти.

Рыжая подходит — медленно, как убийственная кошка. «Если она сейчас вырвет мне сердце из груди, я буду только рад, — думает центурион. — К Ахерону все. Мне нужны мои „мулы“. Там я на своем месте. Там, а не здесь».

Комната лупанария довольно большая. У рыжей свои привилегии. Она вдруг оказывается рядом с ним, с медленной тягучей ленцой в движениях бедер — большая опасная кошка, — от ее близости у центуриона бежит озноб по спине. Затылок сводит.

Он застывает. Она проводит ладонями по его коротко стриженной макушке. Медленно, играючи. От бешеного приступа наслаждения Тит выгибает шею. «Я огромный и угловатый. Грубый. Что она во мне нашла? Зачем я ей нужен?»

Рыжая пригибается всем телом, поднимается на цыпочки — чтобы почти коснуться губами его правого уха и выдохнуть:

— Останься.

Мир взрывается. Огненно-красное. Темное. Блеск.

Тит мгновенно оборачивается — так быстро, что она не успевает среагировать. Миг — и он уже держит ее в объятиях, стискивает, под ладонью гладкая бархатистая кожа. Кажется, что грубая жесткая ладонь Тита тонет в этой мягкости и соблазне. У него сводит скулы, мышцы шеи сводит так, что болит все тело.

— Мой, — говорит рыжая тягуче и гортанно. Глаза ее темные и глубокие, как мрак подземного мира. Победно мерцают. — Мой.

За окном раздается тоскливый медный звук войсковой трубы.

Глава 10

Семнадцатый

В атриуме моей палатки — в том месте, где в обычном доме находится бассейн для дождевой воды, — возвышается небольшой стол из черного дерева. На нем полчаса назад был мой завтрак. А сейчас там стоит бронзовая ванночка для масла, рядом лежат на чистом полотне сверкающие бритвы, кусачки для ногтей, бронзовые ножницы и щипцы для завивки волос. Выглядит зловеще.

Я слышу бряканье металла. Толстый сицилиец, глава легионных цирюльников, любовно протирает инструменты. Словно собрался как минимум меня вскрывать. Для бальзамирования, ага.

Раб приносит и ставит на стол большую чашу с горячей водой. Над ней поднимается пар. Изгибается, плывет… Прохладно здесь с утра, в вашей Германии.

Я потираю ладонью подбородок и шею. Колется. Зарос легат. Горячая вода нужна, чтобы распарить кожу, — цирюльник опускает туда полотенца, которые приложит затем к моему лицу. А масло… Масло необходимо, чтобы на моем лице осталось немного кожи — после того, как по нему пройдется лезвие бритвы.

Масло. Иначе лезвие не скользит.

— Доброе утро, префект, — говорю я. — Как спалось?

Эггин оглядывается, словно никогда здесь не был.

— Легат, — резко кивает он.

— Располагайтесь, префект. Нам нужно поговорить.

Цирюльник достает полотенце из чаши с горячей водой, отжимает его — руки у него становятся красные, словно обваренные, — и прикладывает к моей щеке. Ох! Горячо.

Пока цирюльник отжимает другое полотенце, я смотрю на Эггина. Щека нагревается.

— У нас с вами возникли… некоторые разногласия, префект, — говорю я.

Эггин глядит исподлобья.

— Разве? — говорит он желчно. — Я не заметил.

Даже так? Как с вами трудно. Цирюльник собирается приложить следующий компресс, тянет руку… Я отстраняю. Цирюльник смотрит удивленно. Я снимаю прежнее, уже почти остывшее полотенце и встаю.

— Позже, — говорю я и вручаю мокрый ком цирюльнику.

Тот вздергивает брови, кланяется и выходит из палатки.

Эггин с интересом смотрит на происходящее, но ничего не говорит. Когда клапан палатки закрывается, я поворачиваюсь к префекту.

— А теперь прямо. С кем должен был встретиться Луций? Там, в лесу?

Эггин пожимает плечами. Мне откуда знать, мол. Хорошо, зайдем с другой стороны.