Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Элементарные вычис… его цитадель…

– Отойди от огня, – посоветовал Шелк.

Но было поздно. Колени майтеры Мрамор, не в силах выдержать тяжести тела, подогнулись, и сибилла, сжавшись в комок, рухнула наземь, поверх горящего облачения.

Уложив под ноги Ворсинку, Шелк выхватил из кармана иглострел Гиацинт. Первая игла поразила гадюку в шею у основания черепа, и Шелк мысленно поздравил себя с победой, однако другая гадюка благополучно улизнула, скрывшись из виду в раскаленной желтой пыли, покрывавшей Солнечную от края до края.

– Обо всем, что сейчас слышал, забудь навсегда, – велел Шелк Ворсинке, пряча иглострел в карман брюк.

Ворсинка приподнял голову, сел и крепко обхватил ладонями ужаленную змеей ногу.

– Я все равно ничего не понял, патера.

– Вот и прекрасно.

С этими словами Шелк выдернул из-под майтеры Мрамор горящее облачение.

Старуха вновь залилась смехом.

– А ведь я могла бы убить тебя, Шелк, – сообщила она, держа принадлежавший Мускусу иглострел так же неумело, как и Ворсинка, и целя Шелку в грудь. – У нас советники сейчас гостят… то-то они бы обрадовались!

Но тут беззубый старик обезоружил ее, ловко хлестнув по рукам кровоточащим ломтем говядины.

– Мукор, не сметь! – резко сказал он, наступив на иглострел ногой.

Шелк в изумлении уставился на него. Сунув руку за ворот ветхой тускло-коричневой рубашки, старик выудил из-за пазухи роскошный, сверкающий самоцветами гаммадион.

– Мне следовало известить тебя о своем присутствии раньше, патера, но я надеялся сделать это без лишних глаз. Как видишь, я – тоже авгур. Зовут меня патера Кетцаль.

Остановившись, Чистик оглянулся назад. За спиной неярко, мутно мерцал последний из зеленых светочей.

«Все равно что из города уходить, – подумалось Чистику. – На дух его не выносишь, ненавидишь его подляны и мерзость, шум, дым, а больше всего эту, лохмать ее, поганую жадность до гельтух: за то выложи, за се выложи, пернуть бесплатно – и то не моги. Но когда из него выезжаешь, когда смыкается над головой темнота, а небесные земли, которых в городе никогда толком не замечаешь, вроде как плывут где-то там, высоко-высоко, тут же начинаешь скучать о городе, натягиваешь поводья, оглядываешься назад, где только ни сыщется удобное место. Оглядываешься и видишь: все эти крохотные, такие далекие огоньки выглядят совсем как самые нижние из небесных земель, когда у нас наступает час закрытия рынка, а там, у них, уже ночь…»

– Ты как там? Идешь? – окликнул его Елец из непроглядной тьмы впереди.

– Иду, иду. Не кипешуй, дед.

В руке он все еще держал стрелу, пущенную кем-то в Синель. Древко не деревянное, костяное…

«Пара тоненьких костяных отщепов вроде лучин, – решил Чистик, в десятый, а может, в двенадцатый раз ощупав стрелу вдоль. – Остроганы, склеены, а кость, видать, была голенью какого-то крупного зверя или даже рослого человека».

Оперение стрелы тоже оказалось костяным, но зловеще зазубренный наконечник – металлическим, кованым. Да, Чистик слышал, что живущие за городом охотятся с луками, и стрелы в лавках рыночных торговцев встречались нередко… но совсем, совсем не такие. Переломив стрелу надвое, он бросил обломки под ноги и поспешил вперед, догонять Ельца.

– А Дойки где?

– Опять со служивым вперед умотала!

Голос Ельца звучал так, будто он сам еще довольно далеко впереди.

– Вот баба, Иеракс ее забери!.. Уже раз чуть не прикончили, а ей все мало!

– А о том, что меня едва не прикончили, ты уже позабыл? – донесся спереди, из темноты, голос Наковальни.

– Не забыл, не забыл, – заверил его Чистик, – только это для меня, знаешь ли, ерунда.

– Вздор-р! – подтвердил с плеча Чистика Орев.

Наковальня тоненько захихикал.

– Да, Чистик, мне твоя судьба тоже, в общем-то, безразлична. Отправляя капрала Молота вперед, я поначалу решил, что тебе придется отправиться с ним, но вскоре сообразил: ну тащишься ты позади – и ладно! Какой от этого вред? Задача Молота – не нянчиться с тобой, но оберегать меня от грубого обращения с твоей стороны.

– И задавать мне трепку, когда б ты ни решил, что я того заслуживаю.

– В самом деле, Чистик, о, в самом деле! Однако милосердие и снисходительность в глазах бессмертных богов много, много дороже любых жертвоприношений. Хочешь остаться там – сделай одолжение, не стану препятствовать. Как и мой рослый друг, намного, намного, в чем мы уже убедились, превосходящий тебя в отношении физической силы.

– Синель ничуть не сильнее меня, даже сейчас. По-моему, она и тебя-то если сильнее, так разве что самую малость.

– Однако в ее руках лучшее наше оружие! По этой причине она и настояла на своем. Ну а я, со своей стороны, только рад держать ее вместе с этим оружием возле нашего доблестного капрала, подальше от тебя.

Чистик мысленно отвесил себе подзатыльник: мог бы ведь раньше сообразить, что выстрел из найденного Синелью ракетомета уложит Молота не хуже ружейной пули!

– Все-то у тебя, значит, продумано, все рассчитано, – язвительно проворчал он.

– Вижу, ты, Чистик, решительно не желаешь называть меня «патера»? До сих пор отказываешь мне в почтительном именовании?

Как ни ослаб Чистик, как ни кружилась его голова, как ни терзал его страх за Синель и даже за себя самого, все это не помешало ответить:

– Это же значит признать тебя за отца, вроде как ту майтеру, наставницу мою бывшую, за матушку, верно? Ну вот начнешь по-отцовски держаться, тогда и посмотрим.

Наковальня вновь захихикал.

– Видишь ли, нам, отцам, надлежит неукоснительно пресекать бесчинства отпрысков, а также учить их – надеюсь, ты простишь мне сию невинную вульгарность – самостоятельно утирать грязный сопливый носишко.

Вынутая из ножен полусабля показалась непривычно тяжелой, однако тяжесть, и холод, и твердость металлической рукояти вселяли уверенность.

– Нет… нет! – хрипло запротестовал Орев.

– Капрал! – закричал Наковальня, услышав шипенье извлекаемого из ножен клинка.

– Здесь, патера, – донесся издали отразившийся эхом от стен коридора голос Молота. – Услышал ваш разговор и сразу же двинулся назад.

– Боюсь, света у Молота нет: тот чудесный фонарь он, по собственным словам, потерял, будучи подстрелен. Однако в темноте он видит лучше нас с тобой, Чистик. Вернее, лучше любой биологической особы.

– Да у меня глаза, что у кошки, – заявил Чистик, хотя разглядеть в кромешной тьме, разумеется, ничего не мог.

– Вот как? Вправду? В таком случае что я держу в руке?

– Мой иглострел.

Принюхавшись, Чистик почуял легкую вонь, как будто где-то вдали кто-то готовит что-то на прогоркшем сале.

– Не угадал, – заметил Молот. На этот раз его голос прозвучал куда ближе прежнего. – Видеть иглострел патеры ты не можешь, так как в руках он его не держит. Моего пулевого ружья ты тоже не видишь, но я тебя вижу и держу на прицеле. Попробуешь ткнуть этой штукой в патеру, пристрелю. Спрячь ее, не то отниму и сломаю.

Из темноты коридора донеслись быстрые тяжелые шаги: видимо, солдат бежал бегом или, по крайней мере, рысцой.

– Птичка… видеть, – пробормотала на ухо Чистику ночная клушица.

– Не стоит. Незачем. Вот, гляди: убираю, – отвечал Чистик Молоту и, повернув голову к Ореву,