Смешенье (1-2) - Нил Стивенсон

– Как-то вы его называли? «То, для чего мне нужно бесконечное количество денег», – рассеянно проговорила София и перебежала на другой конец стола.

Лейбниц ретировался на середину комнаты, где его геометрически невозможно было задеть рапирой.

– «Бесконечное количество», – с большим достоинством проговорил он, – означает лишь, что нужна некоторая сумма каждый год в течение неограниченного времени. Я пытался сделать доходными ваши серебряные рудники, но, увы, не преуспел из-за саботажа и того, что наши конкуренты в Мексике используют рабский труд. Тогда я отправился в Италию и сделал всё, чтобы вы стали следующей королевой Англии, буде за то проголосует парламент. Если верить ториям, учредившим Земельный банк, эта страна стоит шестьсот миллионов турских ливров. Они продают зерно и со страшной скоростью ввозят золото. Другими словами, там есть деньги – не бесконечное количество, но довольно, чтобы выстроить несколько арифметических машин.

– Не только парламент должен проголосовать, но и множество людей умереть в правильной последовательности, чтобы я вступила на английский престол. Во-первых, Вильгельм, во‑вторых, принцесса Анна, которая к тому времени станет королевой Анной, затем маленький герцог Глостерский и прочие дети, которых она может родить той порой. Мне шестьдесят семь лет. Вам надо искать поддержки у кого-нибудь другого… и-ах! Готово! Так-то вторгаться в мой обеденный зал! Доктор Лейбниц, полюбуйтесь на мою стряпню!

Рапира больше не двигалась. Лейбниц, не спуская глаз с напудренного лица Софии, отважился подойти ближе, затем взглядом прочертил линию от пухлого белого плеча, по рукаву, через унизанную браслетами и кольцами руку, вдоль ржавого клинка к дрезденскому блюду, на котором лежала убитая летучая мышь, расправив крылья так аккуратно, будто её сервировал на блюде искусный французский повар.

– Комета упала на Землю! – провозгласила София.

– Как вы поэтично выражаетесь, матушка, – раздался голос у Лейбница за спиной.

Тот обернулся. В дверях стоял крупный сорокалетний мужчина с лицом и манерами куда более молодого человека. Кронпринц Георг-Людвиг, кажется, только сейчас осознал, что его матушка стоит на столе. Он несколько раз по-лягушачьи моргнул и сказал:

– Комета приближается… э… к дереву.

– К дереву?! Кометы не приближаются к деревьям!

– Она попалась в силки, раскинутые соколом.

– Соколы не раскидывают силков, – не сдержался Лейбниц.

Ответный взгляд Георга-Людвига заставил доктора пожалеть, что он отдал Софии единственное орудие самозащиты.

– Георг, мой первенец, любовь моя, моя гордость, что ты нам хочешь сказать? – ласково спросила София.

– Царь приближается к Герренхаузену!

– Так царь – комета?

– Разумеется.

– Мы называли кометой эту летучую мышь.

Уголки губ у Георга пошли вниз, так что губы исчезли, а щель между ними приобрела сходство с гарротой. Он наградил Лейбница убийственным взглядом, словно тот в чём-то перед ним провинился.

– А кто сокол, ваше высочество? – спросил Лейбниц.

– Ваша послушная ученица и моя младшая сестра, София-Шарлотта, курфюрстина Бранденбургская, доктор Лейбниц.

– Превосходно. Так метафора с силками означает, что её светлость пленила Петра своими ухищрениями и красотой.

– Он пронёсся через Берлин, подобно пушечному ядру, вынудив её, как лису, догонять его в Коппенбрюгге.

– Ты хочешь сказать, что София-Шарлотта с лисьей хитростью преследовала пушечное ядро? Или что царь уходил, как лисица от погони? – спросила София.

– Я хочу сказать, что они сейчас появятся.

– Иди к отцу. Отошли похоронную команду. (София имела в виду врачей.) Объясни, что может появиться некто очень высокий и чрезвычайно важный и что ему неплохо бы сказать пару любезных слов.

– Хорошо, матушка, – отвечал послушный сын.

Он поклонился матери, зло сощурился на Лейбница и вышел.

По всему выходило, что София или доктор должны сейчас что-нибудь сказать о Георге-Людвиге, однако государыня упорно молчала, и Лейбниц решил последовать её примеру. Поднялась кутерьма, покуда Софию спускали на пол (она угрожала спрыгнуть со стола и, возможно, спрыгнула бы). Тем временем сообщили, что царь всея Руси уже во дворце и София-Шарлотта практически волочёт его за ухо. Будь визит официальный, у всех было бы вдоволь времени подготовиться, но Пётр путешествовал инкогнито, и принимать его следовало так, будто деревенский родственник случайно заглянул на огонёк.

Звяканье шпор и голоса приближались, рассыпался птичьей трелью смех Софии-Шарлотты! Две фрейлины бросились к Софии подколоть выбившиеся пряди и одёрнуть корсет; та сосчитала до десяти и шуганула их прочь. Слуга с чинным достоинством вынес блюдо, на котором лежала убитая летучая мышь, другой водрузил на стол чистое. Остальные слуги лихорадочно прихорашивали букет и подсвечник. «Доктор! Ваша рапира!» – воскликнула София. Она схватила со стола окровавленный клинок и рассеянно ткнула им в сторону Лейбница. Тот вежливо шагнул вбок, взял рапиру за рукоять и попытался убрать в ножны. Для этого надо было попасть в отверстие, которое он не видел, поскольку убрал очки в карман, а направить мокрое остриё левой рукой брезговал. Так что когда лейб-гвардейцы, составлявшие авангард царской свиты, вошли в зал, Лейбниц по-прежнему стоял перед входом, держа рапиру весьма двусмысленным образом. Гвардейцы, которым платили не за вдумчивость, вполне могли счесть, что он не убирает её, а вытаскивает.

Три сабли разом выскочили из ножен, три клинка сошлись треугольником у шеи Лейбница (блестящие и острые, в отличие от его ржавого). В тот же самый миг – возможно, потому что обмяк от испуга – он попал-таки в отверстие, и рапира скользнула до середины ножен, где и застряла из-за ржавчины. Руки Лейбница повисли, как мокрые тросы. Тяжёлый эфес раскачивался на гибком клинке. Двадцатипятилетний Пётр Романов вошёл в комнату под руку с двадцатидевятилетней Софией-Шарлоттой. Во всяком случае, Лейбниц (стоявший неподвижно, вытянув шею, чтобы не порезаться) заключил, что это царь, поскольку в жизни не видел такого высокого человека. При всём своём непомерном росте царь был прекрасно сложён, а лицо его, чисто выбритое, если не считать усов, хранило мальчишескую свежесть. Когда он оторвал чёрные, навыкате, глаза от Софии-Шарлотты (что было нелегко, поскольку он никогда прежде не видел такой красивой и умной женщины) и узрел немую сцену перед собой, то замер на полушаге. Левый глаз закрылся, словно подмигивая, с трудом разлепился и тут же захлопнулся снова. И тут же всю левую щёку свело, словно её скомкала невидимая рука. Пётр освободился от Софии-Шарлотты, на мгновение закрыл ладонями лицо – то ли от смущения, то ли для того, чтобы скрыть тик, – потом резко отбросил их в стороны и шагнул вперёд. Он был так пугающе огромен, что, казалось, рухнул на гвардейцев сверху, словно исполинская летучая мышь, однако не упал, а схватил двух крайних за шкирку и сдвинул, так