Смешенье (1-2) - Нил Стивенсон

– Уайтхолл сгорел.

– Весь? Мне говорили, он довольно… велик.

– Те немногие в Лондоне, кто ещё поддерживает со мной переписку, утверждают, что на его месте остались дымящиеся развалины.

– Ми долшни говорит английски, когда ми говорит про Англия! – потребовала курфюрстина. – Иначе ми не имей практик!

– Хорошо. Тогда по-английски: как только закончилась война, виги были низринуты…

– Альянс?

– Да, ваша светлость совершенно правы, альянс был низринут в бездну, а тори вознеслись в горние.

– Какая удача для Вильгельма, – сухо заметила София. – Как раз когда ему надобен новый дворец, монархолюбивая партия получила возможность запустить руки в казну.

– Которая сейчас совершенно пуста. Впрочем, не переживайте за него, затруднение разрешается, за это взялись умные люди.

– Сейчас беседа станет невыносимо скучной, – задумчиво проговорила София. – Вы будете рассказывать про налоги и сборы, летучая мышь заснёт рядом с какой-нибудь наядой и проснётся аккурат посреди обеда.

– Если верно то, что рассказывают о царе, его не смутит летучая мышь. Да будь здесь волки и медведи, он бы бровью не повёл.

– Я не стремлюсь, чтобы Пётр почувствовал себя, как дома, – ледяным тоном отвечала София. – Я хочу показать, что где-то на полпути от Берлина сюда он въехал в цивилизованный мир. А одно из благ цивилизации – философы, способные вести занимательный разговор.

– Так, значит, мы покончили со сплетнями, и…

– …и перешли к новостям наук, естественных или неестественных, как больше угодно. Выкладывайте всю подноготную, доктор Лейбниц! Что молчите? Не стойте с открытым ртом: летучая мышь залетит!

– Английские учёные погружены в дела практические: монетные дворы, банки, соборы, ренты. Французские если не совсем под пятой, то, во всяком случае, в тени инквизиции. В Испании не происходит ничего достойного внимания с тех пор, как оттуда изгнали евреев и мавров, то есть последние двести лет. Так что, спрашивая про науку, ваша княжеская светлость – не сочтите за похвальбу – спрашивает обо мне.

– Позволено мне осведомиться о моём друге?

– Разумеется, я просто… ну… не важно. Я состою в переписке с братьями Бернулли. Ничего особенно важного. Как известно вашей княжеской светлости, меня всегда занимали символы и знаки. Анализ бесконечно малых породил новые понятия, для которых понадобились новые символы. Дифференцирование я обозначаю маленькой d, интегрирование – вытянутой S. Бернулли пользуются теми же символами. Однако есть ещё один швейцарский математик, которого в своё время считали подающим надежды молодым учёным, – Николя Фатио де Дюилье.

– Тот, что спас Вильгельма Оранского от покушения? – София упёрла рапиру в стол и принялась задумчиво её раскачивать.

– Он самый. Он тоже переписывается с Бернулли.

– Вы сказали явно с намёком, что его считали подающим надежды.

– Его работы последних лет смехотворны. Такое впечатление, что он повредился в рассудке.

– Прежде вы говорили, что в рассудке повредился Ньютон.

– К Ньютону я сейчас перейду. Он – то есть Фатио – вёл с Бернулли вялотекущий эпистолярный спор. Они ему – письмо с маленькими d и вытянутыми S, он им – ответ, в котором для производных точка, для первообразных – какие-то несуразные прямоугольники. Эти символы использует Ньютон. Так они грызлись несколько лет, а недавно всё взорвалось! Фатио напечатал статью, в которой весьма нелестно отозвался о вашем покорном слуге и приписал создание анализа бесконечно малых Ньютону. Тогда Бернулли состряпали задачу и начали рассылать её европейским математикам, проверяя, кто сумеет её решить. Никто не справился…

– Даже вы?!

– Конечно, я бы её решил, это обычная задача на интегрирование. Она имела одну цель: отделить мужей – тех, кто понимает исчисление бесконечно малых, – от мальчиков. Бернулли отправили треклятую задачку Ньютону, и он справился с ней за несколько часов.

– Так он не безумен?

– Даже если он совершенно спятил, ваша княжеская светлость, важно иное – в том, что касается математики, ему по-прежнему нет равных. А теперь из-за происков Бернулли он считает, будто я вместе с другими европейскими математиками строю против него козни!

– Я думала, вы будете пересказывать новости науки, а не сплетни.

Лейбниц набрал в грудь воздуха, намереваясь что-то ответить, но ограничился вздохом. Это повторилось ещё два раза, но тут, на счастье, летучая мышь выпорхнула из убежища. София мигом выдернула рапиру из стола и возобновила охоту. Пометавшись немного, летучая мышь (которая, по всей видимости, вообразила, будто дрожащее остриё – какое-то исключительно быстрое насекомое) принялась летать по периметру зала, срезая углы, то есть описывая грубо эллиптическую траекторию. Стол стоял в конце зала, параллельно стене, так что летучая мышь в каждый облёт проносилась над ним дважды. София поджидала там, где, по её расчёту, должна была пролететь мышь, затем, промахнувшись, перебегала на другой конец стола и, когда та заходила на следующий круг, делала новый выпад.

– Положение вашей княжеской светлости относительно летучей мыши можно уподобить позиции земного астронома, когда земную орбиту – сегменту которой соответствует в данном случае стол – пересекает комета. Это происходит дважды – при её приближении к Солнцу, второй раз при удалении. – Лейбниц выразительно кивнул на канделябр, который слуги поставили между столом и стеной.

– Меньше сарказма, больше философии.

– Как вам известно, библиотеку перевозят сюда…

– Я подумала, какой мне прок в библиотеке, если она в Вольфенбюттеле? Мой супруг не большой книгочей, но теперь, когда он почти не встаёт с постели…

– Я не ропщу, ваша княжеская светлость. Напротив, полезно было на время отвлечься от повседневных забот куратора библиотеки и обратиться к главной её цели.

– Сейчас я решительно вас не понимаю.

– Разум не может оперировать самими предметами. Я вижу летучую мышь, мой разум о ней знает, но не манипулирует ею непосредственно. Мой разум (как я думаю) совершает действия над символическим образом мыши, существующим в моей голове. Я могу проделывать над символом различные операции – например, вообразить летучую мышь мёртвой, – не влияя на реальную мышь.

– О том, что мысль – манипулирование символами в голове, я от вас уже слышала.

– Библиотека – своего рода опись или хранилище всего, о чём люди думают. Таким образом, каталогизируя библиотеку, я составляю более или менее упорядоченный и понятный перечень символов, коими мыслящие люди оперируют у себя в голове. Но вместо того, чтобы препарировать мозг и выискивать символы в сером веществе, вместо того чтобы использовать символические представления, подобные существующим в мозгу, я присваиваю каждому простое число. Числа предпочтительнее тем, что их можно обрабатывать с помощью машины.

– Снова вы о том своём прожекте. Что бы вам не заниматься монадами? Монады – премилая тема для разговора, а для их обработки не надобно машин.

– Я занимаюсь