Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

земле, как оброненная великаном буханка хлеба с окошками. По периметру стояли двухметровые рогатки, которые держали сделанный из переплетённых веток навес. По рогаткам ползли вьюны – плющ, лимонник, виноград, зелёные гроздья которого уже свисали вниз небольшими люстрами. В углу двора – круглый серый колодец, рядом – скользкий на вид камень. Под навесом, прямо на земле, вытоптанной и утрамбованной, как бетонная плита, лежали друг напротив друга два красных ковра, на них – несколько подушек.

Ахвал открыл входную дверь:

– Снимайте обувь! – и прошёл внутрь. – Зейнеп, дома ли?

Вытянутая комната начиналась прямо с порога, без всякой прихожей. Марта увидела справа от входа бочку необычной формы – вверху она была шире, чем внизу.

– Кислого молока скоп[33], – услышала она голос и увидела хозяйку – худую старуху в платке и лоскутной жилетке поверх кофты с длинными рукавами. Подол юбки полз у неё по полу, ног не было видно совсем. – В бочке-то хорошо стоит.

Старуха подошла к девочкам, посмотрела сначала на одну, потом на другую. Яркие синие глаза её светились.

– Здравствуйте, бабушка, – сказала Пролетова.

Старуха глянула на старика. Марте показалось, что на её тёмном, как кора дуба, лице промелькнула благодарность.

– Садитесь. Будете гостями Зейнеп, – сказала она.

3

Пол в комнате был покрыт войлоком, вдоль стен лежали узорные подушки. Ахвал молча закурил трубку и, поджав ноги, сел против печи. Печка была белая, красивая, выложенная изразцами с изображением деревьев и цветов. Рядом с ней стоял низкий столик: если бы Марта попала в московскую квартиру, она бы назвала его журнальным. Этот был сколочен из двух толстых брёвен и накрыт полотенцем.

Девочки молча сели рядом со стариком, не зная, что делать. Старуха возилась с чашками, доставала из корзинки треугольные пирожки.

– Может, помочь? – спросила Марта.

Ахвал покачал головой:

– Обидишь хозяйку.

По стенам висели верёвки, ремни, серпы и топоры. На полках – глиняные сосуды с узким брюшком и длинным прямым горлом. На гвозди, как особое украшение комнаты, были натянуты вышитые платки. У самой печки стопкой на полу – книги. Марта задрала голову и увидела, что на балках под крышей стояла корзина с чем-то серым, по виду – со щипаной шерстью, рядом свисали пучки засушенных трав и нечто, очень похожее на кнут.

Старуха поставила круглый жестяной поднос на припечной столик. На нём был кофейник из жёлтой меди, несколько блюд с угощениями и четыре чашки величиною в половину крупного яйца.

– Нешто оголодали, пока шли? – Она присела рядом и развернула чашки медными ручками к девочкам. – Кекеш, эчпочмак[34]. Кушайте.

Марта взяла свою чашку. Чая там было на донышке – заварку налили, а водой разбавить забыли.

– Коли чашки ставятся ручками в сторону гостей, значит, гостям рады в доме, – объяснил старик, увидев её взгляд. – А чем меньше в чашках нолито, тем больше гостей уважают. Пейте.

Девочки синхронно отхлебнули, взяли по ватрушке, которые Зейнеп назвала «кекеш».

После железобетонных булок Фур-Фура это было очень вкусно.

– Толкуйте, – сказала старуха, – зачем пришли?

Девочки смутились, посмотрели друг на друга.

– Я привёл, – ответил за них Ахвал. – Это их подруга пропала.

– Она только моя, – сказала Марта, – только моя подруга.

– Та, что ночью возле лагеря исчезла? – Старуха прикрыла глаза.

Марта кивнула.

– А её мама говорит, что Соня деревом стала, – вставила Майя.

– Да, – подтвердила Марта, – её мама сошла с ума от горя.

– Ой ли? – спросила Зейнеп. – Ты, Рыжая, согласна с тем?

Майя опустила глаза, промолчала. Старуха смотрела на неё какое-то время, а потом вскочила с лисьей проворностью.

– Найти надо эту бедную женщину, Ахвал, – властно сказала она, – пока поздно не стало. Связано это с тем, что произошло.

Ахвал поскрёб пальцем в бороде:

– Сам так думаю. Это не всё, что они хотели.

– Я видела мальчика, – сказала Марта, – на детской площадке. Бледный. Странный. Говорил, что его родители в камни превратились.

Подвижные брови старухи взлетели вверх.

– Дальше, – попросила она.

– Он бегал, к камням этим подвёл, а потом… потом меня тренер отвлёк, а мальчик пропал. Камни, что он мне показал, и правда по форме на людей были похожи. Я расспрашивала всех: и в лагере, и тут, в городе, – вроде никто не пропадал больше. Ну, кроме Сони.

Пока Марта рассказывала, старуха ходила взад-вперёд по комнате, что-то бормотала себе под нос. Когда девочка закончила, старуха сказала:

– Ты должна подвести меня к тем камням. Больше не видела ты мальчика того? А раньше не видала его?

– Нет, – твёрдо ответила Марта, – ни до, ни после не видела, в том-то и дело. Ни в лагере, ни в Гурзуфе, ни в Москве – нигде. Не из наших он, вот.

– Не из наших, говоришь, – задумчиво повторила за ней Зейнеп и вдруг резко повернулась к Майе: – Зато ты из наших, так ведь? Таллемайя, правильно я говорю?

Румянец пополз по Майкиной шее, быстро поднимаясь вверх по лицу – до самых волос. Будто кто красный чулок ей на голову натягивал.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – испуганно сказала она.

– Так, – подтвердил Ахвал, – я сразу её увидел. Спина. Волосы. Глаза. Когти.

Пролетова молчала, но Марта чувствовала, как от неё волнами расходится смятение.

– Не закоулься, – Зейнеп положила худую, как суковатое дерево, ладонь Майе на плечо, – свои тут. Крепкие.

Старуха приподняла полы длинной юбки, и они увидели пушистый лисий хвост.

– Как же долго мы тебя искали, – вздохнула она.

4

Рэна поставила сумки на пенёк рядом с палаткой, когда ей в спину прилетел мяч. На краю поляны стояли двое мальчишек: соседские Максик и Митяй, Людины.

– Чертенята белобрысые! Ваше счастье, что у меня там мягко! – Она подхватила мяч. Ребята засмеялись.

Из палатки вылезла Полина. Благодарно начала рыться в пакетах. Отломила большой ломоть от белого батона, подошла к берёзке:

– Здравствуй, доченька, – погладила ствол.

Мальчишки с любопытством смотрели на неё.

– И какой это ветер занёс сюда шантрапу? – спросила Рэна. Она подошла к ним почти вплотную.

– В футбик гоняем. – Митяй взял протянутый мяч.

– В лесу? Не полощи мне мозг! – Рэна понизила голос.

– Тёть Рэн, а правда, у неё это? Шарики за ролики? – Максим бессовестно заглядывал Рэне за спину.

– И она бредит, что её дочка берёзкой стала? – подхватил Митяй, перекидывая мяч из руки в руку.

– У тебя совесть что, зимой отморозилась? – Рэна вперилась в него. – Горе у человека, чем может, тем утешается. Лучше б полазили по Гурзуфу, поискали мне слухов. Ничего не слышно про дитё её?

– Да какой там! – Максим смотрел на Полину, которая доела хлеб и