Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

– Что ж, я тоже способен признавать свои ошибки. Дай-кво пожелал узнать, кто убил Биитру? Я это выясню. Возможно, он скажет, что уже слишком поздно, и даже призовет меня обратно, но он не заставит меня отступиться. Любой, кто займет трон… Любой…

Маати нахмурился, а потом вдруг всхлипнул и содрогнулся всем телом. Семай кинулся к нему, испугавшись, что он вот-вот упадет с высокого помоста, но старший поэт смог взять себя в руки и принял позу извинения.

– Веду себя как осел. Ты о чем-то меня спросил?

Семай заколебался. У Маати был измученный вид, глаза красные, изо рта пахнет вином и еще чем-то покрепче, – вероятно, к вину был подмешан дурман. Кто-то должен проводить его в личные покои и проследить за тем, чтобы о нем позаботились.

При других обстоятельствах Семай сам бы о нем позаботился, но не сейчас.

– Идаан, – сказал он. – Она должна быть здесь. Ведь это погребальный костер ее отца и брата. Она обязана присутствовать на церемонии, но ее нигде не видно.

– Она была здесь, – сказал Маати. – Я ее видел.

– И где она теперь?

– Ушла со своим мужчиной. Он стоял рядом с ней. А куда – не знаю.

– С вами все нормально, Маати-кво?

Старший поэт как будто задумался, а потом коротко кивнул и снова уставился на костер. Его книга в коричневом кожаном переплете упала на помост рядом с флягой. Андат поднял ее и сунул Маати в рукав.

Когда они уходили, Семай принял позу вопроса, и андат ответил:

– Думаю, он бы не хотел ее потерять.

– А ты, значит, сделал ему одолжение?

На это Размягченный Камень отвечать не стал.

Они шли на женскую половину, к покоям Идаан. Семай решил: если ее там не окажется, он пойдет во дворец семейства Ваунеги. Там скажет, что его долг поэта и представителя дая-кво – выразить соболезнования Идаан Мати. О боги! А Ваунеги, наверное, кусают локти. Хотели женить сына на сестре хая Мати, а теперь у нее нет семьи.

– Может, они отменят все договоренности? – предположил Размягченный Камень. – И никто не станет их за это винить. А мы предложим ей жить у нас.

– Ты лучше помолчи, хорошо? – попросил Семай.

В покоях Идаан мальчик-слуга сказал, что госпожа приходила, но ушла. Да, Адра был с ней и тоже ушел. Мальчик явно нервничал, и Семай с надеждой подумал, что Идаан с Адрой могли поругаться. Это было постыдно, но Семай даже горем любимой женщины не хотел делиться, хотел утешать ее сам.

Во дворце Ваунеги слуга сопроводил поэта и андата в комнату ожидания, задрапированную светлыми траурными тканями с кедровым ароматом сундуков, в которых они хранились. Здесь все – кресла, статуи, окна и пол – утопало в белых, чуть золотистых от сияния свечей волнообразных складках.

Андат стоял возле окна и смотрел во двор, а Семай сидел на краешке кресла и гадал, стоило ли ему сюда приходить.

Наконец дверь из главного зала отворилась и в комнату вошел Адра. Его плечи были слегка приподняты и напряжены, а губы сжаты в тонкую линию. Семай встал и принял позу приветствия, Адра изобразил точно такую же.

– Не ожидал вашего прихода, Семай-тя. – Адра двигался медленно, как будто не был уверен, к чему приближается, а Семай улыбался, чтобы выглядеть непринужденно. – Мой отец сейчас занят, не могу ли я чем-нибудь вам помочь?

– Вы очень добры. Я пришел выразить соболезнования Идаан-тя. Мне сказали, что на церемонии она была с вами, так что…

– Ее здесь нет, была, но ушла, возможно, вернулась на церемонию.

Голос Адры звучал отстраненно, как будто его мало интересовал предмет разговора, и смотрел он на поэта пристально, как змея на мышь. Вот только Семай не мог решить наверняка, кто из них змея, а кто мышь.

– Что ж, схожу туда, – сказал он. – Простите, если побеспокоил.

– Мы всегда рады принимать у себя поэта Мати. Погодите, не уходите так сразу. Посидите со мной немножко.

Размягченный Камень не шелохнулся, но Семай в своем сознании уловил, что ему стало интересно.

Поэт сел в обтянутое плотным сукном кресло. Адра придвинул к нему стул, причем ближе, чем допускали приличия, и сел. Как будто хотел создать у поэта ощущение, что они остались наедине в небольшой комнате.

Лицо Семая было спокойным, почти как у андата.

– В город пришла беда, Семай-тя. Вы знаете, что будет дальше. Когда у хая три сына, это уже плохо. Но когда семьи благородных утхайемцев вступят в борьбу за престол, когда они начнут плести интриги и предавать друг друга, город…

– Я думал об этом, – кивнул Семай, хотя Идаан его интересовала куда больше, чем придворная борьба, которая должна была развернуться в ближайшие недели. – И остается нерешенным вопрос с Отой. У него есть право…

– Он убил родного отца.

– Мы разве это доказали?

– А вы в этом сомневаетесь?

– Нет, – ответил Семай и через паузу добавил: – Я не сомневаюсь.

А вот Маати-кво сомневается.

– Лучше, чтобы все разрешилось как можно быстрее, – продолжил Адра. – Надо выбрать нового хая, пока в городе не воцарился хаос. Вы обладаете огромной силой. Я понимаю, что дай-кво в процессах престолонаследия не принимает ничью сторону. Но если вы лично не станете скрывать, что, хоть и неформально, поддерживаете определенный Дом, это пойдет на пользу всему городу.

– Только в том случае, если буду поддерживать Дом, способный победить, – заметил Семай. – Если предпочту Дом слабый, брошу неподготовленную семью на съедение псам.

– Моя семья готова. Мы пользуемся уважением, у нас есть партнеры во всех крупных торговых Домах, а ювелиры и кузнецы ближе к нам, чем к любому другому семейству. Идаан единственная в городе, в чьих жилах течет хайская кровь. Ее братьям не стать хаями Мати, но наступит день, когда ее сын сможет.

Семай поразмыслил над словами Адры.

Этот мужчина просит его о помощи, о политической поддержке, даже не подозревая, что он уже не раз владел телом его возлюбленной и прекрасно знает, какое оно на вкус.

Получалось, в его силах поднять Адру Ваунеги до уровня хая. А Идаан? Она стремится к этому? Нужно ли это ей?

– Возможно, это мудрое решение, – сказал Семай. – Но прежде чем что-то предпринять, я должен все обдумать.

Адра положил ладонь на колено поэта, как будто они были братьями. Андат первым направился к выходу, затем встал Семай и изобразил подходящую для прощания позу. Андата происходящее забавляло, но его смех мог услышать один лишь поэт.

Попрощавшись, Семай снова направился на восток, к погребальному