Бенгардийская история - Никита Олегович Горшкалев

потекли у неё из-под повязки, и тогда не один цветок, а вся поляна ожила.

– Искра не моя, она – общая, – испуганно выдавил из себя Ананд. – Ты что, обиделась? Ну прости, я не хотел тебя обидеть!

Рашми утопила лоб в его груди, проглатывая рыдания, и какое-то совершенно новое чувств родилось в душе Ананда. Ананд положил свой подбородок на её головку, прижался к ней, и тепло – нет, жар, солнечный жар! – обдал его.

– Нет, это ты меня прости, ты нисколечки меня не обидел! – испугалась сильнее его Рашми. – Ты только меня не бросай!

– Я теперь тебя никогда не брошу! – Ананд поднял голову и ударился об звёзды. Но когда он опустил голову, он зажмурился: из-под повязки пробивался нестерпимый, обжигающий свет. Рашми всхлипнула напоследок, а затем последовали повеселевшие вздохи.

Они виделись ночь от ночи. Ананд, как самый желанный и добрый учитель, обучал Рашми искре. Прекрасная маленькая тигрица всё схватывала на лету, и он разглядел в ней природный талант и даже завидовал ему – то, чему он так усердно учился в школе ни один год, она усвоила за пару ночей. Рашми научилась видеть незримые связи, стучаться в чужое сознание и общаться мыслями, искусно ткать миражи и иллюзии… А ещё она научилась заставлять двигаться золотые нити на своей голубой повязке, и теперь её ложноглазки моргали в такт её двум золотым камешкам, прищуривались, ширились, а реснички-ниточки повторяли за своими сестрицами – порхали, кокетничали, шалили и смеялись.

Их дружба крепла. А в одну из ночей, самую счастливую ночь откровений и открытий, Рашми впервые полетела без крыльев, она парила рядом с Анандом в небесах. Поначалу она ходила по небу, как новорождённый жеребёнок: неуклюже, шатко, хромоного. Но она ходила, ходила, как по земле! И они отважились выбраться в город: скользили над каракулями антенн и над стыдливо разбегающимися голыми крышами, проносились мимо икринок фонарных огней и мимо сложенных в неразборчивые буквы горящих окон, и глядели, как кипят – ну точно пузырьки пены – кинокефалы и феликефалы в руслах улиц и аллей. Да, это была ночь чудесных открытий!

В ту ночь Ананд поделился с ней всеми бенгардийскими тайнами. И вот о чём они тогда говорили:

– Мы, бенгардийцы, каждый год отправляемся в Зелёный коридор за малахитовой травой, – рассказывал Рашми, как сказку, Ананд.

– А что такое этот Зелёный коридор? – с живым интересом спрашивала у него Рашми.

– Зелёный коридор не «кто», а «что» – он живой! В нём мы проходим испытания и, если пройдём их все, добываем малахитовую траву.

– А какие испытания?

– Да самые разные! Отец говорит, что они – испытания силы духа, а не мышц. Но я ещё в Зелёном коридоре никогда не был – туда маленьких не пускают. А я бы и сейчас в него пошёл! Только один ты его не пройдёшь – правило такое. Когда подрастём, пойдёшь со мной?

– Пойду, – тоненьким голоском ответила Рашми.

– А ходим мы за малахитовой травой ради кинокефалов и феликефалов – это те, которые в городе живут. Потому что они ходить не умеют. То есть ходить-то они умеют, на двух лапах, ну то есть на двух ногах, как на лапах… – Рашми рассмеялась, Ананд же пытался говорить со всей серьёзностью. – Но законов Зелёного коридора они не знают, поэтому, если попадут в него, то наверняка потеряются, как в лесу. Поэтому Зелёный коридор ещё называют Малахитовым лесом.

– И вы их потом спасаете? – с тревогой спросила Рашми.

– Нет… – сбился с толку Ананд. – Сказано им: не лезть. А они, как маленькие тигрята, смерти ищут, – сказал он, а сам призадумался: «И здесь несправедливость!» – Да и как их спасёшь: если потерялся в Зелёном коридоре, уже не вернёшься. По крайней мере, так говорят.

– Как же мне их жалко! А зачем им малахитовая трава?

– А за тем, что они бездари! Так папа говорит. Без малахитовой травы творить не могут, делают из неё кисти и краски, а всё из-за того, что не знают, как разжечь в себе искру. А мы им не рассказываем.

– А почему не рассказываете?

– Потому что это бенгардийская тайна! – почти прокричал Ананд, удивляясь невежеству Рашми, хотя удивляться тут было нечему. Но снова подумал: «Ещё одна несправедливость!» – А чужакам наши тайны знать не положено.

– А почему не положено? – допытывала его Рашми.

– Почему, почему! – разошёлся Ананд. – Потому что они чужаки, вот почему!

– И никто из чужаков никогда не был в Бенгардии? – поинтересовалась Рашми с досадой, предугадывая ответ.

– Никогда! – сразу ответил Ананд, но потом, поразмыслив, добавил: – Иногда, правда, к нашему королю наведываются гости с других планет, ведут важные и непонятные разговоры, а потом улетают домой. А один раз – это отец мне рассказывал – к нам прилетел чужак и остался с нами жить. Я его не видел, я ещё тогда был очень маленький. Король прятал его во дворце, поэтому чужака никто не видел. Тот чужак, говорят, учился чему-то при дворе – его сам король обучал! А потом чужак улетел.

– Как интересно! – слушала его с раскрытым ртом Рашми. – Но… выходит, я тоже чужак?

– Нет, нет, ну какой же ты чужак?! Ты своя, наша, моя… Ты мой друг! – забегал вокруг неё Ананд. – Ты и выглядишь, как все мы, как я.

– У тебя тоже глаза – два золотых камешка? – спросила она его строго. – Чем же мы тогда похожи?

Рашми отбежала, запрокинула голову в ночное небо и стянула голубую повязку. Ананд вздумал погнаться за ней, но ослепительная вспышка света озарила всё вокруг, и ночь сменилась днём. Он прикрыл лапой глаза и выпрямился – так после ветра выпрямляется трава. Ананд подсмотрел, как над ним словно потухли все звёзды, выцвели разом, и ему стало не по себе: вдруг звёзды больше никогда не вернутся на небо? Но, поборов в себе страх, он сомкнул веки, бросился к Рашми, встал перед ней и раскрыл во всю ширь глаза. И увидел, что её глаза закрыты, так крепко, что вокруг них морщинки собрались в некое подобие точки с повисшими вокруг неё лучами, как если тыкнешь пальцем во взошедшее тесто. Мир снова завернулся в плащ ночи, а звёзды заняли свои места. Рашми скоропалительно и суетливо просунула голову в повязку, помогая себе лапами, и недовольно, совсем по-взрослому, вскричала:

– Ты совсем сдурел?! Я же тебя предупреждала, глупый! Ты же мог ослепнуть, а может, и умереть!

– А я, может, того и хотел, чтобы мы друг от друга ничем не отличались! Чтобы ты не