Зловещие маски Корсакова - Игорь Евдокимов

ресторан. Единственным следом, который доказывал, что предыдущая неделя не приснилась ему, оказалась воткнутая в уголок зеркала белая карточка, на которой аккуратным дамским почерком была выведена одна фраза.

«Un baccio ed un addio sono la stessa cosa»[77].

Франческа ушла. Корсаков успел привыкнуть, что счастье в его жизни всегда мимолетно. А эта неделя, без всяких сомнений, была наиболее счастливой за все прошедшие пять лет. И было бы глупо рассчитывать, что она продлится дольше.

Эти семь суток слились для Корсакова в один невозможно длинный и прекрасный день. Солнце над Венецией меняло угол, его лучи медленно скользили по шторам, а Владимир и Франческа лежали рядом, разговаривали. О себе, о прошлом, о страхах, которые не имели отношения к происходящему вокруг. Никаких признаний, никаких обетов. Только тепло кожи, прикосновения, тихий смех. В эти дни все было так просто, будто не было кошмара предыдущей недели, а за горизонтом еще не зрел куда более страшный шторм. Ни проклятий, ни обязательств, ни интриг, ни чудовищ, притаившихся в тени. Только они вдвоем, случайно оказавшиеся в одной комнате в одно время и достаточно смелые, чтобы не задавать лишних вопросов. Черный кофе по утрам, вино или шампанское синими осенними вечерами. И крепкий сон, дотоле не прерывавшийся внезапными пробуждениями или кошмарными грезами.

До сегодняшнего утра.

Корсаков оделся, не забыв спрятать ладони в перчатки. Он не носил их всю эту неделю. Желание касаться Франчески победило в нем все страхи и предупреждения полковника – и двойник, как ни странно, не беспокоил его все семь дней. Хотелось бы верить, что их желания и намерения насчет Франчески просто совпали, но после утреннего видения верить в это было опасно.

О будущем разговор зашел лишь однажды. Корсаков лежал, задумчиво разглядывая лепнину на потолке. Он все еще испытывал малообъяснимую уже стыдливость, глядя на обнаженную Франческу, да и вопрос он собирался задать слишком личный.

– Послушай… Когда ты говорила, что я пытаюсь быть тем, кем не являюсь, и мне следует выбрать путь шута… что ты все-таки имела в виду?

Франческа перевернулась на живот, подперла ладонями подбородок и внимательно посмотрела на него. Ответила она без капли иронии:

– Я лишь озвучивала то, что говорили мне карты. Хотя… Нет, пожалуй, за тобой я тоже успела понаблюдать. Ты хочешь казаться хитрым. Расчетливым. Непредсказуемым. Опасным. И в тебе есть эти черты. Но в первую очередь ты добр и благороден. Можешь мне не верить, но эта твоя сторона мне очень нравится.

– Радует, что я для тебя не просто красивая мордашка…

– Но если ты будешь следовать только этим движениям своей души, то ты погибнешь, – не позволила ему кривляться Франческа. – В тебе есть тьма. И этой тьме тоже необходимо дать выход. Иначе твои противоречия разорвут тебя изнутри. Не знаю, что сдерживают твои перчатки…

Владимир открыл было рот, но девушка приложила к нему палец:

– Молчи. Ты не готов открыть мне правду, так что не стоит лгать. Но если твои перчатки действуют на тебя так же, как на демона, которого ты коснулся тогда, на канале, то в тебе таится ужасная сила. И рано или поздно тебе придется ею овладеть. А человеку доброму и благородному она не нужна. Такая сила требует от хозяина жестокости. Требует, чтобы он был безжалостным. Хочет, чтобы его боялись. А бояться тебя будут только в одном случае – если ты продемонстрируешь, что твои угрозы не пустой звук. Что своих противников ты убиваешь не потому, что они не оставляют тебе иного выбора. А потому, что ты можешь это сделать. И потому, что ты этого хочешь.

Внезапно она улыбнулась.

– Ну, что ты! Не нужно так хмуриться. Тебе это не идет. Извини, но ты сам задал этот вопрос, так что не нужно винить меня в том, что тебе не понравился ответ. Не бойся. Мы еще успеем это обсудить. И у тебя, надеюсь, еще будет время этому научиться. Особенно если за твое воспитание возьмется мой отец. А пока – у нас есть более приятные занятия, не так ли?

На следующее утро после этого разговора она и исчезла.

Взвывший за окном ветер подсказал Владимиру, что бабье лето подошло к концу. Он вышел на набережную, запахнув поплотнее теплый плащ и подняв воротник. Хотя он и понимал всю бессмысленность надежды (вряд ли Франческа просто перебралась обратно в отчий дом), ноги сами понесли его в сторону палаццо Бонавита.

Венецию неузнаваемо изменила осень – все краски поблекли, как выцветшие ткани старинных костюмов, а веселая суматоха карнавала потонула в сизой дымке, наполнившей улицы. Над каналами висела влажная прохлада, от которой мостовые казались еще более скользкими и промозглыми. Маски по-прежнему мелькали в переулках, за окнами и на балконах дворцов, но даже в них появилось что-то вымученное, будто и сами они устали от бесконечного веселья.

Корсаков шел медленно, не спеша и не глядя по сторонам. Его мысли раз за разом возвращались к кошмарному сну, к карточному раскладу Франчески, к словам мумии о слуге Анубиса, к улыбке зазеркального скитальца в доме Ридигеров.

«Смерть. Вы повенчаны с ней, Корсаков. Интересны ей. Она всегда рядом. Стоит за вашим плечом. И пока это так – вам не нужно страшиться ее».

Если подумать, то все явления двойника, когда он проникал в реальность через Владимира, были связаны со смертью. И поэтическим возмездием. Юсуф нарушил клятву на крови – и двойник забрал его вместо Корсакова. Убийца из Дмитриевского училища заставил призраков служить себе – и разделил участь, уготовленную своим жертвам. Кааф, заточенный на болотном острове, даже носил титул – «посрамитель воронов». «Посрамитель Смерти». И не-Корсаков одним взмахом руки восстановил справедливость, позволив воронам разорвать тварь на куски. А вот завладевшую чужим телом гончую Раката он смог лишь обездвижить грубой физической силой. Почему? Потому что понятие смерти не было знакомо некоторым существам из иных миров?

Франческа права. Он повенчан со смертью. Она всегда стоит за плечом. И у всадника на бледном коне его лицо. Оставалось лишь понять – чего он хочет? Зачем так стремится заполучить его тело? И что будет делать, если добьется своей цели?

* * *

Казалось бы, подобные мысли должны были настроить его на совсем иной лад, но, встретив гостиной палаццо Бонавита развалившегося в кресле Галеаццо, Корсаков почувствовал, что хочет задать совсем другой вопрос.

– Ты не знаешь, где Франческа?

– О, явился-таки! – радостно воскликнул Галеаццо, захлопывая книгу, которую до этого лениво листал. – Я, конечно, понимаю. Нам