Товарищ Йотунин - Адель Гельт

моя — ментальная сфера организована иначе, и это неудивительно: когда тебе четыре сотни с кокетливым хвостиком лет, ты — со временем — или окончательно сходишь с ума, или в этот ум приходишь… Тщу себя надеждой на то, что в моем случае оказался второй вариант.

Мое внутреннее пространство организовано достойно: это библиотека. Не очень большая, но вся уставленная книгами, и книг этих много. Расставлены они по порядку, имеется толковый каталог, одно время имелся и библиотекарь — особым порядком заклятый мелкий дух.

Три десятка лет спустя мне надоело, что в моих мыслях роется кто-то, кроме меня самого, и дух был развеян — теперь там никого нет.

Совсем никого, даже, видимо, и меня…

Эта ментальная сфера — та, в которой я оказался — не была даже ангаром и свалкой. Это тупо помойка!

Такой, знаете, мусорный полигон, уходящий с загибом в недальний горизонт, заваленный вещами совсем негодящими — обрывками, осколками, обломками и другими, столь же ненужными вещами, и не только на букву «о».

Я стоял на самом краю свалки, и смотрел — не вдаль и даже не себе под ноги. Я осматривал себя самого — иногда, для убедительности, тыча пальцем в организм.

Тыкать получалось хорошо, верить тычку своему — не очень. Глазам… Тем более.

Третий закон Раневской гласит: «всякий человек в собственном эфирном представлении всегда выглядит так, как на самом деле», и первое следствие из третьего закона: «если человек в собственном эфирном представлении выглядит не так, как на самом деле, это уже другой человек».

Получается, что вот это вот тощее чучело — невеликого роста, детского веса, синего цвета, упрямо-волосатое — это что, получается, теперь я сам? Верить в такое не хотелось, и я решил провести последнюю проверку из мне доступных.

Тут вот какое дело: мне совершенно точно известно, что любая игровая неявь основана на численном представлении о действительности. Всякая картинка внутри неяви, поэтому, состоит из миллионов маленьких квадратиков, каждый из которых имеет свой цвет и интенсивность светового излучения. Так называемое «качество» картинки — это большее или меньшее число таких квадратиков на один квадратный сантиметр…

Метод проверки выглядел следующим образом.

Следовало выбрать какую-то часть картинки, и начать в нее внимательно всматриваться, поступательно увеличивая приближение. Глаз человеческий, конечно, так не умеет, ни в живом виде, ни в ментальном, однако, для чего тогда придумана магия?

Результатов могло оказаться несколько, меня бы устроили два из возможных.

Первое: или я, увеличив участок картинки до степени неимоверной, разглядел бы пресловутые квадратики,

Второе: или очередная попытка увеличения не удалась бы — ввиду достижения предельного для численной системы значения.

Случилось третье: картинку удалось увеличить в семь миллионов раз… И было понятно, что продолжать в том же духе можно еще очень долго.

Означало это одно — то самое, жуткое.

Окружавшая меня неявь обратилась совершенно реальным миром, чужим — и страшным.

Я, получается… Забыл это польское слово… Вот! Пржесидленец!

Последние несколько лет я всерьез увлекался приключенческой литературой, например, фантастикой. В Союзе такие книги считаются низкопробной бульварщиной, их мало пишут и еще меньше издают — но всякий интеллигентный человек знает, куда бежать по этому поводу.

Явление называется «самиздат», и состоит — на физическом уровне — из тысяч книжонок, набранных слепым шрифтом на желтоватой, чуть ли не оберточной, бумаге, или и вовсе написанных от руки… После, конечно, перенесенных в эфирные слепки, очислованных и отлично хранящихся в ментальной сфере носителя… У меня таких было пять!

Пишут такое всякое, как правило, поляки. Сюжет всегда един, отдает реваншизмом, и, по хорошему, каждый раз такая книга должна входить в список запрещенной литературы: бесконечное количество польских юношей или дяденек постарше переносится в прошлое.

Там, в прошлом, резко поумневшие паны и подпанки принимаются активно переделывать историю Речи Посполитой — сохраняют Москву за младшим Мнишеком, ведут в бой легионы Костюшко, губят молодую советскую республику лихими кавалерийскими наскоками… Впрочем, последний вариант в СССР считается и вовсе подсудным, и такое я уже не читаю. Не читал.

Да, хорошо, когда в непонятной ситуации ты сразу понимаешь, что произошло… Тем более, что и графика местная — славянская, но латинская, и то, что в этой Казани нет Советского района, а есть всяческая хтонь, что дракой между двумя бандами дальнобойщиков командует иудейского вида карла… Ну натурально же, какая-то Польша!

Стоял я себе так, смотрел уже не только на себя, но и по сторонам, и думал, что делать дальше.

Сначала понял, что надо как-то прибраться внутри ментальной сферы, и сразу же — что делать этого отчаянно не хочется, по крайней мере — прямо сейчас.

Потом расчистил себе небольшой пятачок — разнообразный мусор прекрасно поддавался игниции, да и сгорал целиком, не оставляя после себя ни дыма, ни пепла.

На пятачке вырастил себе кресло, в каковое и уселся, продолжив размышлять с некоторым даже удобством.

Мысль, правда, как была, так и осталась вертеться ровно одна: «дальше — как-нибудь».

Не додумавшись ни до чего более дельного, принялся бродить окрест, пиная мусор, иногда поджигая особенно противные его кучи, тщетно изыскивая хоть что-нибудь целое и пригодное в дело — пока, кстати, неясно, в какое.

Потом возвел рядом с креслом письменный стол о двух тумбах. Стол получился дубовый, основательный такой — наверное, выдержал бы даже меня прежнего, вздумай я поставить на столешницу локти.

Гулял еще некоторое время, занимался всякой ерундой… И — вдруг — проснулся.

Вернее, меня разбудили, и вы, конечно, уже поняли, кто именно это сделал.

— Братан, ты чего, уснул, а? — искренне удивился урук. — Давай, поднимайся! Читааать!

— Толку с того чтения, — возразил я сонно. — Все равно ничего не понимаю. Понаписали тут, блин.

— Это да, это они умеют, в смысле, понаписать, — согласился Зая Зая. — В натуре. Только читать все равно надо. Или… — урук глянул на меня исподлобья и с некоторым подозрением. — Ты чего, и буквы тоже забыл?

— Ты так уже шутил, — ответил я. — Сегодня. Не смешно. Хочешь, вслух почитаю?

— Зато жизненно, — немедленно отмерз орк. — Не, вслух не надо. Особенно вот это, которое правоведение, скука же смертная… А тебе — придется! Давай, не ленись… Я пока котлет нажарю. Хочешь котлет?

Тут со мной случилось странное — как с давешней Танечкой, невозможной с точки зрения магенетики.

Мне вдруг страшно захотелось котлет, и я откуда-то понял, что сосед мой и собутыльник умеет совершенно виртуозно те и лепить, и жарить — причем, в качестве исходного материала ему годится буквально что угодно,