Маленькое одолжение. Продажная шкура - Джим Батчер

Это не шутки, подумал я. У меня здесь такие обереги, что от вас разве что жирные пятна на асфальте останутся. Но это все ерунда: видели бы вы, на что способна Гард…

Люччо брякнула еще что-то про обереги, и я подумал, что вид у нее совсем замерзший. У меня дома есть камин, возле которого она могла бы, возможно, отогреться. Я дезактивировал-таки обереги и хотел отворить ей дверь, как и положено поступать с дамой, но проклятую железяку заклинило, и она отказывалась открываться до тех пор, пока Майкл, пробормотав что-то нелицеприятное насчет любительской работы, не двинул ее плечом.

Потом все как-то смешалось, только руки и ноги ужасно болели.

Я успел еще подумать: а все-таки классный у меня диван.

Мыш подышал мне в лицо, а потом едва не раздавил меня, уложив башку и верхнюю часть туловища поперек моего тела. Я подумал, не обругать ли его за это, но вместо этого просто уснул на своем замечательном диване.

Наступила темнота.

Я проснулся в комнате, освещенной только огнем в камине. Я согрелся, хотя пальцы рук и ног неприятно щипало. На теле ощущался некоторый вес, который на поверку оказался почти всеми имеющимися в доме одеялами. Глубокий, негромкий, ровный звук дыхания моего пса доносился с коврика перед диваном, и одна из моих рук, свесившись, зарылась в теплую, сухую шерсть у Мыша на спине.

Где-то рядом капала вода.

Люччо сидела на табуретке у камина, лицом к огню. На крючке над огнем висел чайник. Рядом с ней стоял таз с горячей водой. Пока я наблюдал, она окунула в таз полотенце и, перекинув его через плечо, протянула вниз по всей длине руки, повернувшись ко мне в профиль. Глаза ее были закрыты от удовольствия. Отблески огня играли на ее обнаженной по пояс спине, и мокрая кожа, под которой играли мускулы, блестела как слиток золота.

До сих пор эта мысль ни разу не приходила мне в голову.

Люччо была прекрасна.

О, она не напоминала девиц с глянцевых журнальных обложек, хотя при некоторой подготовке, подозреваю, разрыв мог бы сильно сократиться. Черты ее и раньше казались мне привлекательными, особенно рисунок ее губ с этими ямочками на щеках, контрастирующими с довольно жестким, почти мужественным подбородком. Ее темные глаза имели обыкновение вспыхивать, когда она сердилась или удивлялась, и ее каштановые волосы были длинными, вьющимися и блестящими. Она явно ухаживала за ними; но для традиционных, условных представлений о красоте в ее лице было слишком много силы.

Но красота-то заключается не только в этом. Она намного глубже.

В ней была какая-то невыразимая женственность, чрезвычайно влекущая, которая вдруг открылась мне в этот момент, – некая потрясающая смесь нежных изгибов, спокойной грации и гибкой силы. Как-то не совмещалось это у меня прежде с главой Корпуса Стражей. А может, еще важнее оказалось то, что я знал качества человека, одетого в эту кожу. Я знал Люччо не первый год, побывал с ней не в одной переделке и думал о ней как об одной из немногих Стражей-ветеранов, по отношению к кому я одновременно питал уважение и симпатию.

Она перебросила волосы на другое плечо и так же медленно вымыла влажным полотенцем освободившиеся плечо и руку, явно получая от этого нескрываемое удовольствие.

Если подумать, прошло уже довольно много времени с тех пор, когда я в последний раз видел обнаженные женские плечи и спину. В моей жизни подобные зрелища случаются гораздо реже, чем связанные с моей работой всякого рода кошмары. Конечно, даже среди кошмаров рано или поздно мелькает что-то из прекрасной мечты – хоть на мгновение, да мелькает. И, несмотря на неприятности, в которых я погряз по самые уши, в ту минуту, лежа под всеми этими одеялами, я видел нечто действительно прекрасное. Я даже пожалел, что у меня нет таланта запечатлеть это зрелище углем, тушью или маслом. Все, что я мог сделать, это впитывать глазами это простое зрелище: красивая женщина, купающаяся в свете камина.

Я пропустил момент, когда Люччо остановилась и повернула голову в мою сторону. Я просто вдруг заметил, что спокойный взгляд ее темных глаз обращен на меня. Я поперхнулся. Не знаю, какой реакции я ожидал от нее. Внезапной вспышки гнева, возможно, или едкой реплики, или, по крайней мере, румянца. Ничего такого Люччо не сделала. Она просто смотрела на меня в ответ, спокойная и прекрасная, прикрывая грудь одной рукой, а другой снова окуная полотенце в теплую воду.

– Извините, – пробормотал я наконец, опуская взгляд.

Как раз я-то, возможно, покраснел. Проклятье. Может, мне удалось бы выдать это за легкое обморожение, героически заработанное ради ее здоровья…

Она издала негромкий звук, слишком расслабленный, чтобы сойти за усмешку.

– Вас это раздражает?

– Нет, – поспешно откликнулся я. – Господи, нет, ничего подобного.

– Тогда зачем извиняться? – спросила она.

– Я… э… – Я неловко кашлянул. – Мне просто показалось, что девушка, выросшая во времена правления королевы Виктории, наверное, отличается некоторой консервативностью.

На этот раз Люччо издала озорной смешок.

– Виктория была англичанкой, – сказала она. – Я итальянка.

– А это многое меняет? – удивился я.

– Совсем немного, – ответила она. – В молодости, видите ли, я позировала нескольким художникам и скульпторам. – Она запрокинула голову и прополоскала горло. – М-м-м. Хотя, конечно, тогда я обитала в