Сборник - Городская фэнтези – 2008

Раны от мороза так похожи на ожоги!

‑ Я не могу ничего сделать. Я не могу… не могу!

‑ Эй, успокойтесь‑ка, сьорэнн. Хватит оправдываться; нам бы рассвета дождаться.

‑ А все ваш предок, этот Эрвей! Мало ему было знатных девушек и деревенских девок! понесло искать себе подружку там, куда и заходить нельзя!..

‑ О, вы знакомы с нашими фамильными анналами! ‑ Гертье пытался говорить непринужденно, превозмогая невыносимую боль в пальцах.

‑ Историю врагов надо знать лучше, чем свою.

‑ А я полагал, что вражда началась у вас с Лейцами, не раньше.

‑ Куда раньше, чем вы думаете. Но сильные роды стараются держаться врозь, не сталкиваясь. Нам с вами и так тесно на этой земле.

Гертье боролся с болью и надеялся, что она не позволит ему уснуть. Последние слова Рагны пробудили в нем небывало сильное чувство ‑ его можно смело назвать великой любовью, если напрочь отрешиться от вечной игры мужчин и женщин. Внезапно ему предстала череда предков, уходящая в темное начало рыцарских времен ‑ к основателю рода Эрвею, посадившему перед собой на спину коня девушку с золотыми глазами и светлыми шелковистыми косами. Его взор сиял восторгом, ее ‑ был нежен и таил в себе невысказанный вопрос. Достоин ли избранник? любит ли он ее больше жизни? пронесут ли потомки его доблесть по дороге веков?

Во тьме под покрывалами для Рагны. забрезжил слабый, призрачный свет ‑ он лился из зрачков Гертье.

И Гертье увидел, как дыхание исходит из губ Рагны едва видимым прозрачным пламенем.

‑ Я попытаюсь, ‑ неуверенно проговорила она, распознав во враге истинного наследника по крови и вновь взяв его руки в свои. ‑ Если не сможете терпеть ‑ скажите. Не бойтесь.

Огонь изо рта ее стал ярче, он сгустился и обрел осязаемую теплоту. Она сдерживала мощь выдоха, выпуская пламя тихими, плавно струящимися языками, бережно обвивавшими пальцы так, чтоб не лизнуть кожу. Резь в пальцах стала почти нестерпимой, заставляя Гертье до скрипа сжимать зубы, ‑ но, достигнув предела, стала отступать, бледнеть, рассеиваясь в воздухе.

‑ Теперь уши.

Закрыв глаза, Гертье выжидал, пока она овевала пламенным дыханием его виски и щеки. Он слышал глухое, мерное шипение, долгие звуки «х‑х‑ха‑а‑а‑а». Временами его ноздрей касался странный запах, в котором не было ни легкости птичьего пера, ни звериного шерстяного духа, ни бархатистого оттенка людской кожи ‑ но слышался накаленный и живой металл. Он таил в себе глубинный пыл надежно укрощенного огня, гибкую гладкость чешуи и упругий пульс тугих жил, несущих тяжелую, вязкую, черную кровь.

‑ И нос.

Они сблизились лицами почти вплотную, их разделяла длина двух ногтей. Гертье осмелился посмотреть ей в глаза ‑ и подивился, увидев ее розовое, свежее лицо освещенным, но не трепетно‑огненным, а ровным, будто лунным светом. Во влажных зеркалах ее очей он узрел себя ‑ и тогда понял, откуда этот свет.

Дверь не просто открылась ‑ в нее ударили снаружи, не кулаком и не ногой, а словно могучим порывом ветра; затем послышались шаги. Отбросив плащ и тюфяк, Гертье выметнулся из постели, держа наготове револьвер, но замер.

Печь давно угасла, потухли и десятилинейка, и спиртовка, но сквозь замерзшие окна в комнату пробивалось настойчивое бело‑голубое зимнее утро. Безмолвный дом оживал ‑ где‑то за стенами, над потолком, под полом слышались бормочущие голоса, вскрики, шум передвигаемой мебели. Квартира в свете утра являла собой безобразное зрелище погрома ‑ ничто из мебели не уцелело под ударами топора, даже доски из пола были кое‑где выломаны. Вещи валялись по углам в хаотическом нагромождении, а железный лист, на котором стояла печка, был скрыт грудой пепла, похожей на курган в миниатюре. Иней, наросший на потолке и стенах, темнел мокрыми пятнами и таял, пропитывая обои. Холод исчез.

Где‑то очень, очень далеко раздавалось неясное громыхание, словно в небесах резвилась гроза.

У порога стояли двое вошедших, в черном с головы до пят ‑ черные шапки с шелковыми отворотами, пристегнутыми к тулье пуговицами, черные длиннополые сюртуки с необычно высокой талией и обшлагами до середины предплечий на крупных застежках. Черные брюки их были заправлены в лоснящиеся ваксой сапоги; в руках они держали толстые трости с набалдашниками в виде волчьих голов ‑ и блеск этих наверший вполне мог быть золотым. Одетые в черное были весьма высоки ростом и широки в кости, лица их выглядели вырубленными из желтоватого дерева! Молодой носил черные усы, а у старшего седые усы переходили в бакенбарды, и белые брови его выступали козырьками. По платью и наружности в них легко было распознать богатого ругского помещика из глуши ‑ редкая в больших городах птица! ‑ и его то ли племянника, то ли сынка.

‑ Рагнхильд, дитятко, с тобою все благополучно? ‑ хрипловатым басом спросил пожилой великан на ругском языке, не меняя грозного выражения лица.

‑ Дядюшка! ‑ радостно вскрикнув, Рагна мигом выбралась из постели. Она бросилась к седоусому и повисла у него на шее.

Ободряюще похлопывая Рагнхильд по спине, сумрачный старый здоровяк обводил комнату взглядом из‑под щетинистых бровей. Все, что здесь происходило ночью, он различал так же ясно, как если б события были описаны в раскрытой перед ним книге.

‑ Не плачь, деточка, все невзгоды позади.

‑ Я услышала гром ‑ прогремело вдали ‑ и подумала, что это ‑ вы; но потом опять и опять…

‑ Взрывают лед в гавани, чтобы дать ход кораблям. Под канонаду и мы незаметно пришли.

‑ Дядя Цахариас, это… ‑ обернувшись, Рагна посмотрела на Гертье.

‑ Вижу.

‑ Он…

‑ Знаю. Милостивый государь, ‑ гулко обратился Цахариас к Гертье на официальном языке королевства, ‑ вам нет надобности представляться нам и объясняться. Вы принадлежите к издревле уважаемой семье, и в вашем благонравии нет и не может быть сомнений. Мы чтим долг, а посему вы вправе пожелать любой мыслимой награды и возмещения убытков. Я внимательно вас слушаю.

‑ Благодарю за предложение, монсьер Цахариас, но мне ничего не надо, ‑ ответил Гертье вежливо и непреклонно. ‑ Я вас не задерживаю. Будьте счастливы… как я.

Цахариас в раздражении пошевелил усами. Рагна отвернулась, а лицо черноусого богатыря стало враждебным.

‑ Не могу принять такого пожелания. Я догадываюсь, что вам стало известно… но сказанного об Атталине не вернешь.

‑ Вот и я не стану провожать вас по‑другому. Может быть, это отучит вас приравнивать временную боль утраты к ожиданию неминуемой и страшной смерти. Я скажу и во второй, и в третий раз ‑ будьте счастливы как…