Сборник - Городская фэнтези – 2008

‑ Сударь!!! ‑ Гереон умел и рычать, но Гертье устоял, даже не шелохнувшись:

‑ Ваш следующий шаг будет попыткой войти без разрешения. Думаете, я не смогу вас остановить?

Гереон быстро укротил порыв гнева, вернувшись в позу серебряной статуи.

‑ Я против дуэлей между родственниками, ‑ произнес он ровным тоном. ‑ А то бы вы недолго прожили.

‑ Как знать; я метко стреляю. Родственные чувства не помешают мне принять ваш вызов. Можете присылать картель, в делах чести я всегда к вашим услугам. Будьте уверены ‑ я научу вас биться на равных.

‑ Чему вы можете научить нас? ‑ Гереон свел брови, уставив на Гертье немигающий взор. ‑ Вы настолько молоды, сударь, что вам чужда забота о своем роде и потомстве.

‑ А вы, монсьер, настолько стары, что ваша кровь остыла. Чтобы выжить, вы снисходите до браков с нами, молодыми и горячими, иначе угаснете, как догоревшие свечи.

Осанка Гереона не изменилась, но на лице под внешним лоском проявилось нечто устрашающее, словно с величавого господина спала маска, обнажив доселе скрытый лик древности, ‑ и горькая, бездонная печаль звучала в его стихшем голосе:

‑ Вы даже отчета себе не отдаете в том, сколь жестоки ваши слова, кавалер Гертье. Поступайте как знаете, а мы продолжим добиваться своего.

‑ Я тоже, ‑ войдя в квартиру, Гертье хлопнул дверью.

‑ Наша кровь, ‑ отметил Кефас не без гордости.

‑ Он готов умереть за то, что сказал сгоряча, ‑ вздохнул Гереон. ‑ Что ж, друг мой, примемся за дело! Утро близится, а наши усилия пока безуспешны.

‑ К чему ваше самопожертвование? ‑ укоризненно спросила Рагна. ‑ Поймите, кавалер, ‑ я все равно не изменю проклятие.

‑ Незачем повторять, я это уже слышал, ‑ Гертье ходил по промерзающей комнате, то хлопая себя по плечам, то энергично потирая руки. Пальцы почти потеряли чувствительность, да и нос едва ощущался, если его тронуть. Самое подходящее ‑ присесть у печки, приблизив лицо и ладони к огню, но при сидении на корточках начинали коченеть ноги и туловище. Тряхнув чернильницу, Гертье вполголоса выругался ‑ и чернила замерзли! Керосиновая лампа горела кое‑как, крохотным изнемогающим огоньком. Достав неоконченное письмо к Атталине, Гертье поставил чернильницу на спиртовку ‑ может, содержимое оттает.

‑ Зачем вы так делаете? ‑ не унималась Рагна. Гертье догадался, что она продолжает вести беседу, чтобы он отвечал. Когда воцарится гробовое молчание, родственники войдут.

‑ Вы можете меня не отвлекать? Я пишу невесте. На всякий случай хочу вас попросить о небольшой услуге ‑ отправьте письмо, если я не смогу. Обещаете?

Сняв перчатки, Гертье долго дышал на пальцы и пробовал согреть их во рту.

Начатое третьего дня послание к Атталине никуда не годилось. Оно выглядело лживым, насквозь неискренним. Порвав его и бросив в печку, Гертье принялся за новое:

Дорогая моя Атталина!

Извините за скверный почерк, но иначе при таком холоде писать невозможно. Лишь сегодня я узнал причину Вашей нелюбви ко мне ‑ всему виной проклятие, наложенное дочерью Брандесьеров. Милая, я всецело понимаю Ваше нежелание выходить замуж. Поэтому я приму как должное Ваш отказ, ибо речь идет о Вашей жизни или смерти. Если мне суждено сегодня остаться в живых, я употреблю все свои силы на то, чтобы избавить Вас от проклятия. Знайте, что я не отказываюсь от нашей свадьбы и готов отложить ее на любой срок, необходимый для Вашего спасения…

Закончив, он растопил на спиртовке палочку сургуча, запечатал письмо и приложил к сургучной кляксе перстень с гербом первого сына‑наследника Валлероденов. Пятизубцовая фигура на нем означала, что еще жив дед Марей. Оказалось, что среди вещиц, вытряхнутых в угол из ящичков пущенного на дрова бюро, нет почтовых марок. Тогда Гертье поставил еще одно сургучное пятно и прилепил к нему два десятицентовика.

‑ Здесь ‑ плата за пересылку, ‑ показал он письмо Рагне.

‑ У вас пальцы посинели, ‑ тихо сказала она.

‑ Пустяки, ‑ Гертье поводил ладонью над пламенем спиртовки, как бы пробуя себя на роль Муция Сцеволы, но не почувствовал огня. «Плохо дело», ‑ со снежным шорохом пришла тревожная мысль.

‑ Идите ко мне, ‑ решившись, Рагна приподняла тюфяк, служивший ей одеялом, и край медвежьего плаща. ‑ Слышите? забирайтесь в постель!

‑ Простите, Рагнхильд, но я с вами не лягу.

‑ Боже, что вы себе вообразили?!. Я вас ненавижу, да ‑ но не хочу, чтобы вы умерли. Сами же сказали ‑ не время для приличий. Перестаньте делать вид, что мы с вами расшаркиваемся в салоне. Полезайте сюда… я прощу вас! пожалуйста, Гертье! не заставляйте меня унижаться! Я сама себе противна за то, что говорю, ‑ а тут еще вы со своей гордостью!..

‑ Жаль, нет меча, чтобы положить его между вами и мной, ‑ пробормотал Гертье, устраиваясь в нагретом Рагной гнезде среди тюфяков и путаясь в полах ее пальто и рыхлом ворохе юбок.

‑ Обнимите меня, ‑ сурово велела Рагна. ‑ Покрепче. Так будет теплее. Накроемся с головами, чтоб ни отдушины не было.

‑ Как нелепо то, что с нами происходит, ‑ во тьме губы Гертье были совсем близко. Рагна старалась держаться подальше от них; его дыхание ласкало ее лицо. ‑ Вряд ли кто‑нибудь сейчас сможет понять, каковы наши истинные отношения. Признаться, если б мы увиделись в салоне или в театральном фойе, я бы попробовал за вами приударить.

‑ А я бы отвергла ваши ухаживания.

‑ Из‑за внешности?

‑ Да. Ваш род приметный. Вы отличаетесь тонкой красотой ‑ и дамы, и мужчины.

‑ Не сочтите ответной любезностью, но вы не менее красивы. Барышня с огоньком… ‑ голос Гертье зазвучал как‑то сжато и принужденно.

‑ Что с вами? вам больно?

‑ Пальцы ломит, ‑ нехотя признался Гертье. ‑ Кажется, я все‑таки их отморозил.

‑ Дайте мне ваши ладони, ‑ властно потребовала Рагна. Трогая его пальцы, охваченные сильной болью, она что‑то шептала, потом заговорила, и тон был невеселым: ‑ Да, крепко вам досталось от родни. Через полдня‑день станет ясно, чего ждать ‑ омертвения или исцеления. Тут я бессильна. От холода, который они насылают, нет лекарства.

Она подумала, что ее могло так же хватить морозом по рукам, если бы не… Следом пришла волна тяжкого, пламенного стыда за все ‑ за свою слабость, за помощь от вражеского рода. За то, что будущей ночью пальцы Гертье опухнут, станут красно‑синими, кожа отслоится от них кровавыми пузырями и полопается, истекая сукровицей. Кожа сойдет, обнажая черные пятна умирающей плоти, затем безжизненная чернота иссохнет до костей, и пальцы начнут отваливаться. Калека с култышками вместо рук, без ушей, с дырой на месте носа ‑ ради нее? для того, чтобы она жила? согласно клятве, сказанной, быть может, ради красного словца?..