Товарищ Йотунин - Адель Гельт

Я Вас услышал, понял… Да и сам далеко не дурак.

— Подход…

— Он курит, — свою роль я помнил досконально. — И при нем не будет сигарет.

— Организуем, — не в первый раз пообещал майор. — В смысле, не будет.

— Значит, я…

В камеру вошел просто — даже как-то буднично. Поздоровался так, как принято на казанских улицах, спокойно прошел к незанятой нижней — других в камере не было — койке, уселся, поставил узел с вещами рядом с собой.

Прошел процедуру опознания — не имевшую ничего общего с той, что муссировалась молвой народной. Просто представился, просто выслушал ответные представления. Приготовился скучать: не получилось. Не с моим счастьем.

— Слышь, братан, — пересел на свободную койку — прямо напротив моей, и, получается, меня самого, — один из местных временных насельцев, шебутного вида мелкий человек. — А ты в натуре тролль? — и, агрессивно, — А чо лысый?

— Меня, так-то, Иваном зовут, — с деланной неохотой откликнулся я. — Представлялся же.

— Мало ли, чо каво, — ответил агрессор. — Представился он. А вот общество интересуется…

— Ты, что ли, — смерил я человечка долгим взглядом, — общество? В упор не наблюдаю.

Это, конечно, был выход из образа…

— Главное, Ваня, помнить: образ твой… Он, как бы, временный и не совсем настоящий. Если дело дойдет до наезда, обостряй, бей первым! За последствия можешь не опасаться, — напутствовал меня чуть раньше капитан, и майор согласно кивал тому в такт.

— За любые последствия? А если я кого-нибудь, ну, например, убью насмерть?

— Если не путем мерзостного чернокнижия… — неопределенно повел рукой Кацман, — то ответ будет один: «а чего они первые лезут?»

— Опа, — почти обрадовался сокамерник. — А ты борзый! Пацаны, — это уже к остальным, — у нас тут борзый, в натуре!

— Рафик, ты бы унялся, а? — предложил приличных габаритов урук, до того смотревший в окно сквозь решетку и удивительно прозрачное — видимо, чистое — стекло. — Ты, Ваня, — это уже мне. Надо же, и имя запомнил, — не ведись. А то будет драка, кому-нибудь сломают руку… Или ногу. А Рафик — он чего, он не виноватый.

Слушайте, ну это даже не смешно.

Типичный такой «развод третьего»: такое бытовало и в старинных острогах, и на почти современной каторге. Если вам кажется, что в «злого и доброго» умеют играть только милиционеры, то есть, конечно, полицейские, вам так кажется зря.

Некоторый подобный опыт у меня, все же, имеется.

Хорошо: не совсем уже у меня, но у того, кем я совсем недавно был — в другом теле, в ином мире.

Жители той России, что стала — после революции — Советским Союзом, категорически не рекомендовали зарекаться от сумы и тюрьмы! Я и не зарекался, и правильно делал.

Сиживать приходилось в ранешних острогах — когда те только-только стали из пограничных крепостей разновидностью тюрем, и в более поздних полицейских зстенках, и даже как-то сходить по этапу на каторгу… Об этом я расскажу после, если придет настроение. Уточню: скорее всего, не придет.

Народная власть, правда, никакого желания сунуть меня за решетку не проявляла — ни разу! Поэтому можно считать, что опыт у меня имелся давно и не такой.

Что же до развода, то делается это так.

Сначала я, ободренный поддержкой «доброго», делаю «злому» что-то нехорошее. Например, бью того по лицу, сломав нос, или оставив перспективный синяк.

Сразу после этого выясняется, что «уняться» — это одно, нанести же увечья реальному пацану — совершенно другое.

В дело вступают другие участники схемы, даже не принимавшие в той участия с самого начала.

В итоге, тот самый «борзый» — то есть, я сам, становится жертвой и добычей: лишившись всего ценного, а также изрядной толики здоровья.

Нет, это все делается не ради отчуждения ценного имущества: пацаны так самоутверждаются, а также — борются, по мере сил, с одолевающей скукой.

Принимать участия в подобных забавах мне не хотелось, да и искомый Пузырь должен был появиться с минуты на минуту, поэтому я, что называется, решил «сломать пацанам схему». Начал — со слишком, на мой взгляд, прямого носа человека-агрессора.

Прямой удар открытой ладонью — самый простой, только очень резкий.

— Аааа, бляааа! — завыл «злой». — Пацады, од бде нос слобал!

Урук, несмотря на габариты, вовсе не отличался замедленной реакцией: вскочил, кинулся ко мне — прямо через ряд коек, перепрыгнув на ходу ближайшую.

Шкаф большой, падает громко…

Подсечка — прямо из положения сидя, элегантный пинок вдогон. Землистого цвета лоб встретился со стальной опорой кровати, орк хрюкнул, опал, затих.

— Эээ… — неопределенно высказался кто-то из оставшихся — числом пятеро — сокамерников. — Ну это…

— Скользко тут, — шаркнул я подошвой по совершенно сухому бетонному полу. — Мудрено ли подскользнуться, если пол невовремя мыт… Я, кстати, Индеец, — решил прояснить ситуацию. — Хожу под Гил-Гэладом. Еще вопросы?

— Не, в натуре, никаких вопросов, — согласился новый собеседник: рыжей масти гном. — Крыша у тебя авторитетная…

Я нехорошо улыбнулся: о такой проверке я уже знал, причем даже не от майора или капитана, а прямо из новой практики уличного общения.

— У чертей, — сказал, глядя гному прямо в глаза, — крыша. У пацанов — поддержка. Или какие претензии?

— Никаких, — открестился кхазад.

У местных сотрудников — те контролировали доставку двоих пострадавших от санитарной гигиены в лазарет — тоже не возникло ни претензий, ни вопросов.

И во второй раз заскучать мне не удалось тоже: в камеру запустили Пузыря.

Вживую тот оказался не очень похож на себя же, увиденного умершим лаэгрим: узнаваемые черты лица, общая округлость организма, но и только. Встретил был на улице — нипочем бы не признал, особенно мельком и на ходу.

Новый сокамерник представился… Все, как и в моем случае, только попробовать обидеть того было уже некому — не считая, конечно, вашего покорного слуги. Я, однако, так поступать не стал — решил просто поговорить. Важно ведь не «что», а «как»…

— За что тебя, братан? — проявил я участие, протянув новому сокамернику сигарету.

— Ни за что, — курево Пузырь принял с благодарностью, но осмотрелся нервно, обратив особое внимание на темную густую жидкость, капнувшую пару раз из разбитого носа невиноватого Рафика. Та, отчего-то, не особенно стремилась сворачиваться и застывать.

— Здесь все, — проявил я участие, — ни за что. Но вот тебя — ни за что конкретно?

— Да чо ты пристал! — вдруг взъярился вопрошаемый. — Хули тебе надо?

— Нельзя так с людьми разговаривать, — давешний рыжий кхазад оказался рядом почти незаметно — для Пузыря, конечно. — Всякое бывает.

— Да ты знаешь, кто я ваще? — не остался в долгу толстяк.

— Чего тут знать-то? — спокойно ответил