Марица. Исток - Александра Европейцева

лишь двадцать три года, а чувствую себя так же, как пять лет назад под действием заклинания старения.

Я позволила голове откинуться на мягкий загривок кресла. Жар камина ласкал лицо, но мне все еще было зябко. Я сконцентрировалась на простых вещах: на ритмичном треске поленьев, на танце теней на потолке, на далеком, приглушенном звоне колоколов с городской площади.

Пару дней — и резерв восстановится полностью. Даже сейчас я уже чувствовала крошечные волнения магии внутри меня. Но пока ни о каких серьезных заклинаниях и речи быть не могло.

Тихий скрип двери заставил меня вздрогнуть — я не слышала шагов. В проеме, залитая светом из коридора, стояла Сила. Ее круглое, всегда улыбчивое лицо сияло таким облегчением и радостью, что даже мои ноющие кости на мгновение согрелись.

— Тэба! Вы вернулись! — ее голос, обычно мелодичный и певучий, сейчас сорвался на счастливый визг. Она забыла о всякой субординации, бросилась через комнату и присела на корточки у моего кресла, хватая мою безжизненную руку и тут же отпуская, испугавшись причинить боль. — Ой, простите! Я так переживала! Говорили, в госпиталь доставили… что руки… а вы не позволяете никому сообщать… — ее слова понеслись пулеметной очередью, а глаза уже блестели от навернувшихся слез.

— Сила, дыши, — я с трудом выдавила улыбку. — Видишь, жива. Цела. Просто… немного потрепана.

— Немного! — она фыркнула, смахивая тыльной стороной ладони предательскую слезинку. — Да вас, кажется, дракон жевал, а потом выплюнул! Подождите, я сейчас… — она вскочила, засуетилась. — У вас губы потрескались, надо бальзамом помазать. И волосы в пыли… И платье… Ой, какое платье! Его только в утиль!

Она металась по комнате, хватая флакончики, салфетки, словно пытаясь залатать все видимые и невидимые повреждения сразу, вернуть все в норму, в привычный порядок, где ее госпожа всегда была безупречна.

— Погоди, погоди! — встрепенулась я. — А про госпиталь ты откуда знаешь?

— Так Целнт рассказал. Это тот гвардеец, что вас сопровождал. — Сила очаровательно похлопала глазами, выражая саму невинность.

— Так я же запретила!

— Вы королю и кронпринцу говорить запретили, а обо мне речь не шла! — отпарировала она с такой простодушной логикой, что у меня не нашлось возражений. — Он мне по секрету, а я ему за это два пирожка с вишней из вашей порции отдала. Он такой славный, краснеет, когда я с ним говорю…

Я закрыла глаза, позволив ее болтовне об очаровательном, бестолковом гвардейце омыть меня, как теплый душ. Сила тем временем, ворча себе под нос о несносном характере госпожи, принялась за дело с рвением.

Осторожно она сняла с меня запачканное пылью и потом платье, обходя воспаленные участки кожи. Потом принесла таз с теплой водой, пахнущей лавандой и чем-то успокаивающим, и принялась обтирать мне спину и плечи мягкой губкой. Вода смыла липкий пот, дорожную пыль и остатки напряжения. Я почувствовала, как мышцы окончательно расслабляются.

— Вот, уже лучше, — ее пальцы, умелые и сильные, принялись бережно распутывать мои волосы, сбившиеся в тугой, колючий узел. — Сидите смирно. Сейчас я вас в порядок приведу, а потом вам поесть надо. Выглядите, будто ветер сдуть может.

Она принялась расчесывать волосы, и каждый взмах щетки отзывался в теле приятной усталостью. Я почти дремала, поддавшись ее заботе, как вдруг Сила ахнула, будто вспомнив нечто крайне важное.

— Ой, тэба, я совсем забыла! Пока вас не было, приходила посыльная от Её Величества королевы Верании. Принесли вот это.

Она торопливо подошла к резному ларцу у стены, который я в своей усталости раньше не заметила, и бережно открыла его. Внутри, переливаясь в свете камина, лежало платье глубокого синего цвета, а рядом, на бархатных ложементах, покоилась подвеска в виде капли, мерцающая холодным, чистым светом.

Я застонала — на этот раз не от боли, а от бессильной досады. Простонала так искренне, что Сила вздрогнула и чуть не выронила щётку.

— Что? Что не так? Шелк высшего качества, работа столичной мастерицы! И камень… Я таких никогда не видела!

— В том-то и дело, — пробормотала я, закрывая глаза. — Это аквамарин из личной коллекции королевы. Опять.

Мы с Истером бесчисленное количество раз пытались втолковать Ее Величеству, что её щедрость уже давно перешла все границы разумного. Что личный маг короля не должна щеголять в нарядах, которые по стоимости равны годовому содержанию небольшого поместья. Что её открытое расположение ко мне только подливает масла в огонь придворных сплетен и заставляет завистников шептаться ещё громче.

Но королева, казалось, просто не слышала. Ее доченька, ее милая доченька была жива, она вернулась под ее крыло, и больше ничего не имело для Верании значения. И плевать ей было на сплетников, завистников и даже на Иллюзион. «Ой, как они догадаются! Мы же молчим! А остальное ерунда» — отмахивалась королева. И ведь даже отказаться было нельзя. Если с Истером она могла открыто помириться, интересоваться сыном и общаться с ним, то со мной у нее остался лишь единственный способ выразить свою любовь — языком бархата, шёлка и драгоценных камней.

Мой гардероб уже ломился от её даров. Платья, накидки, украшения… Вещи такой красоты и тонкости работы, что носить их можно было разве что на королевских приёмах, да и то с риском вызвать лёгкую панику у казначея. А у меня и без того уходила уйма денег на книги, редкие компоненты для зелий и содержание Фергуса. Моё скромное жалование личного мага было более чем достойным, но оно не тянуло на жизнь придворной львицы.

Единственное, что меня хоть как-то утешало в этой ситуации, — это то, что король наконец внял нашим с Истером мольбам, и все свои счета я стала оплачивать сама. Правда, внял по-своему, издав указ о дополнительном содержании придворных специалистов высшего разряда. Каждому был отведен индивидуальный лимит. Почти с руганью, уговорами, манипуляциями, свой лимит я смогла уменьшить до половины всех выделяемых на это короной денег. Меньше не вышло.

А еще все во дворце знали — тэбу Лантерис трогать нельзя. После того случая с преподавателем зельеварения в мой первый год в академии, который осмелился намекнуть, что без его «личных консультаций» я экзамен не сдам, по дворцу пронесся леденящий душу слух. Говорили, что король, обычно холодный и сдержанный, в своем кабинете разнес в щепки массивный дубовый стол одним ударом кулака. Говорили, что его тихий, спокойный голос, приказавший найти этого «преподавателя» и