Инна Георгиева - Колыбельная для Титана

Дверь открылась минуты через две. Я уж было испугалась, что Богдан тоже куда-то слинял. А он неспешно оглядел меня с головы до пят (кто-то меня уже сегодня так оглядывал…) и с невозмутимым лицом сказал:

— Ну?

Баранки гну! Вообще, нормально?! К нему девушка пришла, чуть не умерла под дверью от нервного истощения, и это все, на что он способен?! «Ну»?!

Скрипнула зубами, старательно изображая терпение и великодушие. Получилось плохо, но я действительно пыталась изо всех сил, потому выдавила только:

— Я по делу, — а не весь тот красочный монолог, что пришел на ум. Богдан молча посторонился, позволяя мне войти. — Ты свою рубашку клетчатую не искал? — спросила, шустро перекочевывая в гостиную. Ну, в той комнате от меня явно было сложнее избавиться.

— Нет, — сухо ответил Богдан, останавливаясь в дверях и прислоняясь плечом к косяку.

Я обернулась: офигеть! Прямо день сурка какой-то. Опять высокая широкоплечая фигура в дверях. И даже по настроению — один к одному.

— Она была у меня, — сообщила, расстегивая молнию рюкзака и доставая оттуда одежку. Парень шагнул ближе и протянул руку. — Я ее починила, — сказала, не спеша лишаться своего единственного официального повода для визита.

— Это было необязательно, — тем же надменным тоном, уже начинавшим меня бесить, ответил Богдан. Сжала кулаки так, что побелели костяшки:

— Ты даже не оценишь результат?

Соколов изогнул бровь:

— А в этом есть необходимость?

Да едрить же твою налево, какие мы официальные!

— Мне было бы приятно, — уже почти прорычала сквозь зубы. Клянусь: он либо сейчас делает, как я говорю, либо… ухожу и больше не возвращаюсь! Надоело! Не так уж сильно я провинилась, чтобы сейчас все это терпеть!

— Хорошо, — после секундной заминки, словно прочитав что-то на моем лице, кивнул Богдан и через голову, не расстегивая, натянул рубашку. — Довольна?

— Очень, — обиженно пробухтела в ответ.

Мы помолчали, глядя друг на друга: я — исподлобья, Соколов — выжидательно, сверху вниз. Это бесило. Хотелось вскарабкаться на стремянку, чтобы оказаться одного роста с ним и больше не ловить на себе эти высокомерные взгляды. Ну или, как альтернативный вариант, согнуть его пополам легким джебом[17] в солнечное сплетение.

Особенно сильным это желание стало, когда он сунул руки в карманы и равнодушно спросил:

— Это все?

«Нет! — захотелось крикнуть мне. — Еще я хотела тебе передать, что ты сволочь, подлец и хам!» Но это было бы так… недостойно… наверное. Я же все-таки Полина Казакова! Бросаться парню на шею и устраивать истерику ради внимания? Да не бывать такому!

— Это все! — отрезала, гордо задрав нос.

Богдан ухмыльнулся:

— Тогда можешь уходить.

Нет, он все-таки нарывался на скандал! Только я не сдамся — фигли он меня из себя выведет! Я буду держаться до последнего, аки скала! Я же гордая, как орел, и крутая, как обрыв… Тьфу, не туда занесло!

— Как раз так и собиралась поступить, — почти выплюнула в ответ, утешая себя мыслью, что выскочу из того дома, и станет легче. А если не станет — я ему камень в окно швырну. Это точно поможет, уж я-то себя знаю.

А Богдан уже не просто улыбался: он щерился во все зубы. Как волк, учуявший добычу. Я даже на всякий случай глянула на кусочек неба в окне: мало ли — вдруг сегодня полнолуние, а у Евы не один, а целых два братца с сюрпризом.

— Смотри, не потеряйся по дороге, — проурчал он.

Я сузила глаза:

— Не дождешься!

— Но, пожалуй, я тебя все-таки проведу, — склонил парень голову набок. — А то мало ли что…

И открыл дверь. Вернее, попытался открыть. Потому что правый рукав в рубашке я ему по шву пришила так, что рука не поднималась. Хотя это было очень странно: от локтя и ниже она по-любому должна была быть свободной.

Мы замерли. В шоке. Оба. Причем я была даже больше в шоке, чем Богдан. Как?! Как мне это удалось?! Я же так старалась сделать все правильно! И была уверена, что на этот раз получилось! Неужели… это что, судьба?!

— Капец, — устало опустилась я краешек дивана. — Все. Я сдаюсь.

— Не понял? — удивленно изогнул бровь Богдан.

Я тяжко вздохнула:

— Что непонятного? Я пыталась тебе готовить, и бедный дракон покончил со своим жалким существованием прямо у тебя на руках. Пыталась стирать — и в результате уничтожила твое белье. А теперь вот это… я ведь умею шить, веришь? В детстве любимой игрушкой была швейная машинка — так я сшивала все подряд.

Богдан опустил глаза на свою рубашку и философски отметил:

— С тех пор, собственно, ничего не изменилось. Ты и сейчас сшиваешь все подряд.

Невесело усмехнулась.

— Вот потому и сдаюсь, — пожала плечами. — Пока в своих попытках помириться окончательно не угробила все, что у тебя есть.

На секунду Богдан замер, смешно хлопая ресницами, а потом протянул:

— Так вот что это было! Ты пыталась помириться! А я-то думал, ты мне мстишь за что-то… Слушай, а так, чисто ради интереса: мысль попросить прощения тебя не посещала?

Теперь настал мой черед выразительно удивляться.

— Я просила! — возмущенно тыкнула в него пальцем.

Парень отрицательно покачал головой.

— Я не просила?!

Тот же жест, подкрепленный пристальным взглядом серых глаз. Я смущенно (никогда бы не подумала, что однажды совмещу эти два слова в одном предложении) поскребла лоб:

— Ну, тогда… сейчас прошу!

— Прощения? — уточнил Богдан.

— Э… — Я сглотнула. Неудобно-то как… и непривычно! Я как бы по «завоеванию» больше. Крепость там неприступную взять, реку с крокодилами вброд переплыть, на дуэли с кем-нибудь сразиться… а вот прощения просить — это не моя стезя.

— Ну?! — строго не попросил — потребовал продолжения Соколов.

Блин, и не придумаешь же ничего. По всему выходит — вот он, мой последний шанс. То есть реально последний: это после дракона у меня еще идеи были, а после рубашки — уже нет. Так что же делать-то?!

С другой стороны, что за идиотский вопрос?! Я вон как далеко зашла, столько всего придумала, извратилась как никогда прежде. Еще и от папы влетело… Дважды!

«Короче, фиг с ним, с отсутствием опыта. Буду брать энтузиазмом и смекалкой», — решила для себя и подпрыгнула с дивана. Встала перед Богданом: ноги на ширине плеч, руки по швам (очень хотелось принять какую-нибудь боевую стойку, исключительно для внутреннего спокойствия, но побоялась, что это будет неправильно воспринято) — и отчеканила:

— Прошу прощения за свое неподобающее поведение. Впредь обещаю быть сдержаннее в проявлении чувств, в частности гнева, ревности и подобных им, а также — не повышать голос без крайней необходимости.