Расколотый мир - Анастасия Поклад

облегчением: последнее время все трое улетевших изрядно действовали ему на нервы. Сильфы из-за секретности, слова лишнего при них не скажи, Ристинка — потому что истеричка. Зарин отнесся к отбытию гостей равнодушно, он вообще был человеком спокойным и дипломатичным, не склонным волноваться по пустякам. К тому же, на время отсутствия сильфов ему отдавали их комнату. Лернэ пару раз всхлипнула из-за разлуки с подружками, а затем объявила, что теперь-то Тенька просто обязан починить крюк, не к долгой ночи будь помянут. Сам колдун во время прощаний провозился на чердаке, и недостачу народа в доме обнаружил лишь за ужином.

Под руководством Лернэ юноши заложили подушками окна и подперли дверь здоровенным березовым поленом. Хозяйственная девушка достала откуда-то со своих многочисленных полок особый мешочек с солью и корицей, насыпала у порога аккуратную ровную дорожку, посетовала о ценах на корицу и упросила Теньку пообещать, что весной тот непременно свозит ее в Локит на ярмарку.

Это была едва ли не первая долгая ночь в Климиной жизни, отмеченная по всем правилам. Детство не в счет — тогда она забивалась к матери под одеяло и часами слушала про величие Принамкского края и свое предназначение, пока не засыпала. В Институте воспитанники разыгрывали какие-то идеологически верные пьесы, затем ночь шушукались по спальням, а утром получали к завтраку по куску пирога с вареньем и кружке простой воды, слабо разведенной медом. В прошлую же зиму еще не привыкшая постоянно управлять большим количеством народа Клима так вымоталась, что и ночь, и почти всю неделю проспала, вознося хвалу высшим силам за такую удобную возможность.

Сейчас же все было как полагается: подушки на окнах, грозное завывание вьюги, жарко растопленная печь, полумрак и они впятером, почти как во время празднования Тенькиного открытия, только не весело гомонящие, а сидящие кучкой на медвежьей шкуре, тихие и между собой загадочные.

Лернэ прижалась к теплому боку Геры, Климу с двух сторон грели Тенька и Зарин. Было очень уютно, и у обды весело гудела кровь в висках, когда Зарин клал руку ей на плечо и словно невзначай обнимал за талию. Поблескивала в полумраке соляная дорожка, пахло горячими печными кирпичами, тестом для завтрашних пирогов и конечно же корицей.

Неожиданно в запертую дверь что-то глухо бумкнуло, и Лернэ завизжала, вцепившись в Геру. Тенька немедленно завел рассказывать классическую страшную историю, но выходило оригинально и весело, поскольку всякую непонятную жуть колдун умудрялся обосновать научно, и лесные духи выходили полнейшими неучами, жрецы культа крокозябры производили впечатление стукнутых об тучу, а большая деревенская семья выжила в полном составе лишь потому, что постоянно пила ромашковый чай с капища и не воспринимала прыгающую кругом малахольную нечисть всерьез.

Клима тогда не столько слушала, что Тенька говорит, сколько наблюдала за его удивительно живым лицом. Появлялись и прятались ямочки на щеках, в глазах прыгали смешинки, а непослушный белобрысый вихор стоял торчком. Тенька словно сам походил на героя из своей истории: эдакого бесшабашного исследователя, перед которым любое неизведанное разбегалось в панике, теряя щупальца, из страха быть досконально изученным. Климе нравился этот взгляд, и этот вихор, и вся эта веселая целеустремленность, которую излучал Тенька. Может быть, именно поэтому колдун стал для замкнутой хладнокровной обды самым близким другом.

* * *

Вечером следующего дня Клима, Тенька и Зарин заявились в деревенский трактир, где во всю шли гуляния, песни и возлияния. Гера еще обходил опустевшую на время праздника стройку, а Лернэ отправилась в гости к кому-то из односельчанок и собиралась там же заночевать.

Накануне в деревню приехали бродячие артисты, поэтому теперь посреди трактира располагался целый оркестр: бубен, гусли, балалайка и даже сильфийская дудочка. Певцом был голосистый мальчишка с усыпанным веснушками носом. Старинные народные песни в исполнении его звонкого высокого голоса звучали непривычно, такое обычно пели хором, но в прочувствованности юный певец ничем не уступал народу.

Солнце на небе сегодня задержится,

Ой, да задержится, теплое, милое,

Землю и воду обнимет покрепче

Ой, да обнимет покрепче, хорошее,

Как мы ночами тебя дожидалися,

Ой, дожидалися, долгого солнышка,

Солнце весну позовет за собою,

Ой, позовет, да кипучую, звонкую,

Духи на капищах в танце закружатся…

— Все уже, откружились, — фыркнул Зарин, отпивая из чаши.

Клима поглядела на свою. Обычная трактирная чаша, деревянная, большущая. И кислым вином из нее не пахнет — наоборот, сладким медом и все той же корицей.

— Попробуй, — посоветовал Тенька, знавший, с каким предубеждением обда относится к хмельным напиткам. — Я даже в Фирондо такой славной медовухи не пил, как здесь варят. Тебе совершенно не обязательно выпивать все, а от глотка не опьянеешь.

Было шумно, тепло, празднично и весело. Обычно серые от грязи половые доски трактира вымыли, и, наверное, чем-то натерли, потому что теперь они выглядели янтарно-желтыми, как тот мед. По потолочным балкам висели гирлянды флажков, засушенных ромашек и колокольчиков, стойку обвивали золотистые ленточки. Климе казалось, что она спит и видит чудесный сон, раскрашенный в самые яркие цвета, какие только бывают. А раз так, то почему бы не попробовать?

Медовуха была сладкой, душистой, чуть щипанула язык и оставила в горле пекло. Мир заиграл еще ярче, Клима высоко подняла свою чашу и громко сказала:

— За солнце! За Принамкский край!

— За обду!!! — радостно отозвался весь трактир. И от этого крика сердце забилось чаще, раскраснелись щеки, захотелось, как в детстве, принести всем счастье.

Артисты, уловив настроение толпы, заиграли другое, торжественное, быстрое и самую малость печальное. А мальчишка, глядя прямо на Климу, завел:

Когда-нибудь устану,

Отправлюсь на покой,

Но петь не перестану:

Она была такой -

Обиды не прощала,

Ее, попробуй, тронь!

Очей не опускала,

И в них горел огонь:

Врагов палил и жалил,

Туманом обращал.

С любой незримой дали

Приказ ее звучал.

Послушайте, потомки,

Внимал я как во сне

Речам великим, звонким,

Не пятясь, шел за ней!

Узнайте же, какою

Была она тогда:

Под юною рукою

Светилася вода.

Она была жестока,

Но время ей судья -

Стояла у истоков

Людского бытия.

Она была прекрасна

И стойка, как гранит,

Цветы сирени красной

Касалися ланит.

В четырнадцать восстала

И в семьдесят ушла,

И петь мне завещала,

Какой она была.

— Клима, — потрясенно выдохнул Зарин, — когда же про тебя успели сложить такую песню? И кто кроме нас столько знает о тебе? "В четырнадцать восстала…" — ведь ты и правда открыла в себе дар именно в четырнадцать, сама рассказывала! Прекрасная и стойкая, огонь в глазах… Это невозможно!

— Он поет не про