Змейские чары - Наталья Георгиевна Осояну

первыми, но Дьюла покачал головой, а Ада и вовсе делала вид, что ее тащат на аркане.

На первом этаже башни никто не жил; все вокруг было заставлено сундуками, покрытыми толстым слоем пыли, и она же висела, покачиваясь, в лучах света, которые наискосок падали из окошек под потолком. Комната такого же размера, в которую они попали, поднявшись по узкой лестнице, оказалась совершенно пустой и тоже очень пыльной. Хотя на полу виднелись цепочки следов — их вид встревожил Дьюлу, а Аду заставил с шумом втянуть воздух сквозь стиснутые зубы. Они мало напоминали человеческие, даром что оставившее их существо передвигалось на двух ногах.

И наконец, этажом выше…

— Ионуц, — тихонько позвала Стана, словно позабыв о том, как еще недавно утверждала, что мальчик не знает собственного имени. В ее голосе явственно звучала тоска. — К тебе гости.

В центре комнаты, озаренной светом из единственного окошка, прикрытого полупрозрачной занавеской, стояла кровать с темно-серыми льняными простынями и одеялом из грубой шерсти, чей узор в полумраке сливался в нечто непонятное, похожее на копошащийся змеиный клубок. У изголовья лежало не то пять, не то шесть подушек, расположенных так, чтобы обитатель комнаты мог устроиться на них со всем возможным удобством. Неподалеку от кровати стоял низкий деревянный стол, рядом с ним — табурет. На столе были какие-то горшочки, судя по запаху, с травяными отварами или мазями, несколько деревянных мисок, кувшин и ворох застиранных тряпок. К аромату трав примешивалась очень слабая, но все-таки ощутимая сладкая вонь нездоровья. Последним предметом обстановки был старый, окованный железом сундук в дальнем углу. На крышке сундука что-то лежало — присмотревшись к очертаниям, Дьюла предположил, что это неуклюже вырезанная из дерева птица или что-то очень на нее похожее.

— Ионуц, — повторила Стана, и существо на кровати открыло запавшие, почти бесцветные глаза.

Не зная наверняка, что перед ним мальчик, граманциаш бы этого ни за что не понял, как не догадался бы и о подлинном возрасте ребенка. Ионуц выглядел одновременно и старше, и моложе своих тринадцати лет: у него было узкое лицо с изящными чертами — тонким, выдающимся носом, причудливо очерченными скулами — и кожей цвета муки, сквозь которую даже в сумерках просвечивали сосуды. Волосы напоминали гусиный пух. Шея была тоненькой, как стебель цветка, а грудная клетка под льняной рубахой выглядела вдавленной, странно искореженной, как кувшин в руках неумелого гончара. Поверх шерстяного одеяла лежали тоненькие руки с такими длинными пальцами, будто в них имелось по лишнему суставу; все в нем казалось слишком длинным, вытянутым. Когда мальчик зашевелился и чуть приподнялся, стало заметно, что его хребет изогнут, словно кочерга, — он ни за что не смог бы лежать на спине без подушек в изголовье кровати.

«Кто ты?»

Бросив взгляд на Стану, которая пожала плечами с деланым безразличием и блеском в глазах, Дьюла подошел к кровати и сел на самый краешек. Ионуц обратил лицо в его сторону, однако граманциаш догадался, что эти бледные очи на самом деле мало что видят — быть может, какие-то зыбкие тени, не более того… Внутренне содрогнувшись, Дьюла взял себя в руки и распахнул Книгу.

Боли не было — разве что совсем немного, — и это подтверждало самую страшную из догадок.

Зато ему явилось нечто совершенно удивительное.

«Строго говоря, — объясняла когда-то Дракайна, — та форма Книги, которая кажется тебе естественной, вовсе не единственная из возможных. О да, ее так удобно держать в раскрытых ладонях, и она так плавно являет свои страницы… Но, для начала, они могут быть не прямоугольными, а какими-то другими. Разве не логично, например, что чья-то жизнь, полная любви, примет форму сердца? — Тут его наставница рассмеялась, и этот смех красноречиво свидетельствовал о том, что она на самом деле думала о любви и тех, кто ей поддавался. — Впрочем, это вовсе не предел. Сам переплет может быть иным — странным, невообразимым…»

Он читал множество свитков, фолиантов разной формы, громадных и крошечных, переплетенных спина к спине и похожих на гармошки. Но такое видел впервые: Книга Ионуца открывалась привычным способом, только вот не с единственной стороны, а со всех сразу.

И под передним обрезом притаился мир, в котором Ионуц был демоном, упавшим с девятого неба, застрявшим на полпути к земле — висящим вниз головой и полыхающим нестерпимо ярко, как звезда. Он был обречен так висеть до того самого дня, пока царь всех демонов, его повелитель, низвергнутый в бездну, не соберет наконец-то все осколки своих разбившихся вдребезги стеклянных крыльев и не воспарит, чтобы поменять местами Рай и Преисподнюю, чтобы начать все заново. И демон Ионуц не страдал, нет — он улыбался и грезил, он был полон надежды.

Под верхним торцом был другой мир, пусть и весьма похожий на ведомый Дьюле, и Ионуц там оказался хитроумным странником с хорошо подвешенным языком и белыми волосами, играющим на дудочке, вечно попадающим в неприятности. Он был слепым, но видел не хуже зрячего, поскольку, как и Дьюла, умел читать Книгу. Пожалуй, он делал это даже лучше, хотя не учился у Дракайны. Звали его иначе, но граманциаш решил, что это не важно.

Под нижним торцом обнаружилось нечто невообразимое, пугающее: хрустальные дворцы, устремленные в небо, огромные стальные птицы, змеи и рыбы, глотающие людей сотнями. Дьюла толком не понял, кем стал в этом мире Ионуц, и поспешил убраться восвояси — ему стало нечем дышать.

И наконец, под корешком — если, конечно, его все еще можно было так называть…

Кто ты? Кто ты, скажи? Я тебя… знаю.

Лик, обращенный к Дьюле, был ему знаком: изящные, тонкие черты, полные болезненной красоты, от которой щемило в груди. На этот раз граманциаш не испытал физической боли, но все равно что-то едва не разорвало его изнутри. Ощущение было очень странным — казалось, сама его суть, его разум, его душа расползается по швам.

У существа, зависшего над полом сумеречного коридора из неисчислимого множества колонн — словно устремленное в бесконечность отражение зеркала в зеркале, — имелось шесть… восемь?.. несколько крыльев, и оно лениво взмахивало ими, колыхая пустоту.

Лик, смотревший влево, принадлежал царственному зверю с пламенной гривой. Граманциаш когда-то давным-давно, во время одного из своих перерождений, был таким и помнил, каково это — охотиться на грациозных тонконогих созданий в засушливых землях, подстерегая их у водопоя, а потом пожирать кровавое мясо и наблюдать, как осторожно выбирается из-за чахлых кустов самая смелая — или, быть может, самая голодная — самка… Но при первом же взгляде на грозную морду с пылающими зеленым пламенем