Было у него два сына - Лукьянов Денис Геннадьевич

На зимних каникулах, пока никто не видит, ты долго изучаешь квартиру в поисках потайных мест: ищешь дверцы в волшебную страну и шкафы, запершись в которых можно оказаться в другой реальности. Ты не хочешь бежать из мира обжорства и суеверий — это тебе еще предстоит сделать, — но хочешь спасти свои драгоценные рисунки. Колдовать ты не умеешь. Волшебство заключено только в словах мамы с бабушкой, оно в том страшной ветре, который, тебе кажется, все чаще летит через комнаты — потому ли, что бабушка чаще расчесывает волосы, медленно, наговаривая непонятки под нос? — и ты решаешь прятать частички себя под кровать. Выпрашиваешь у мамы прозрачно-голубую папку с работы.

Теперь тебе особенно есть что прятать.

Вечерами ты читаешь истории о героях и злодеях, растягиваешь удовольствие, чтобы пачка комиксов не закончилась слишком быстро; потом, убедившись, что бабушка не видит, включаешь желтую настольную лампу — она похожа на летнее солнце, так же обжигает кожу, если не выключить вовремя, — и, взяв наточенные карандаши и подаренные фломастеры, открываешь журнал на самой волшебной странице — там предлагают нарисовать героя или злодея, фокусника в стеклянном колпаке или Человека-паука в новом костюме, старого ворчливого газетчика или огромного ящера. Инструкцию ты читаешь внимательно, боишься не понять скрытый смысл и, один в один следуя написанному, водишь карандашом по бумаге. Герои и злодеи — кривые, косые, с чересчур маленькими головами или недостаточно длинными руками — сперва кажутся черно-белыми тенями. Но вскоре ты открываешь маркеры — вдруг звук снимаемых колпачков слышен на всю квартиру, и сейчас придет бабушка, порвет все, над чем ты так старался, — и добавляешь объема, цвета. Внимательно смотришь на рисунок под светом лампы и, довольный даже самым неудачным творением, прячешь листок в папку, папку — под кровать.

С Сережкой и Пашкой за новогодние праздники ты встречаешься всего пару раз. Вместе с родителями вы гуляете по центру города и втроем — давно придумали эту хитрость — выклянчиваете зайти в магазин игрушек и выходите оттуда с конфетами и новыми недорогими роботами, самой свежей линейкой, только что привезенной из далеких стран, названия которых вы не выговариваете, зато прекрасно, как скороговорку, выкрикиваете имена своих героев — Придакс, Такадокс, Мантакс! — и уже придумываете план, как будете хвастаться перед Вовкой, уехавшим куда-то в санаторий.

Ты не говоришь никому о своих комиксах, о своих героях и злодеях. Ты уже придумал, как будешь хвастаться. И ты помнишь свое обещание.

Когда каникулы заканчиваются — скоро тебе вновь носить в школу лыжи, вновь потным переодеваться на русский язык и сидеть на унылых линейках, пока воротник белой рубашки будет душить тебя, — ты кладешь в портфель пачку комиксов, карточки, ждавшие своего часа, и всего один рисунок, тайком — ты даже прикрыл дверь в комнату — вытащенный из папки. На перемене — первой перемене нового года! — вы с Сережкой, Пашкой и Вовкой остаетесь в классе. Забываете похвастаться новыми роботами, потому что ты перво-наперво выкладываешь на стол рисунок. Ребята склоняются над ним, рассматривают бело-голубого героя в плаще, с четырьмя руками, в каждой — снежок.

— Кто это? — первым спрашивает Сережка.

— Как кто! — улыбаешься ты. — Это он. Снежный герой, который не умирает сразу. Помните, я вам обещал?

— Я тоже хочу себе такого. — Вовка берет рисунок, изучает.

И ты, чувствуя себя одним из взрослых дяденек в телевизоре, достаешь из портфеля комиксы, рассказываешь о прочитанных историях, о карточках, которыми можно играть и меняться, и чем больше игроков — тем лучше. Вас замечают другие ребята, и вскоре комикс с вложенным рисунком начинает путешествие по классу, его читают с таким интересом, с каким мама читает детективы в пестрых желтых обложках, а бабушка — журналы с гороскопами и предсказаниями.

Спустя неделю все внимание приковано к тебе — карточки теперь у каждого мальчишке в классе. Вы играете на переменах, играете после школы — компания куда больше вашей четверки, — меняетесь, просите у родителей деньги и ходите в киоск к толстой тетеньке, которая с улыбкой продает вам новые пачки карточек: вы радуетесь очередной золотой или голографической. Некоторые, набравшись смелости, — первыми были Вовка, Пашка и Сережка — просят тебя нарисовать их собственных героев, и ты с радостью делаешь это, а взамен они отдают тебе свои лучшие карточки. Так проходит неделя, две, три, месяц, уже близится весна — ты чувствуешь ее пьянящий запах в воздухе и думаешь: что-то же чувствуют взрослые, когда пьют вино или шампанское, ведь оно делается из закупоренной в бутылки весны, из одуванчиков — ты слышал это выражение от кого-то из старшеклассников.

Но твое личное солнце жжет уже давно — как одинокая лампа на письменном столе: тебе нравится внимание одноклассников, внимание учительницы ИЗО, хвалящей тебя и позволяющей рисовать не по заданиям; ты питаешься славой — хотя суть этого слова до конца еще не понимаешь — и чувствуешь ее медовый вкус, не сравнимый ни с чем, даже с волшебной золотой птицей на вашем новогоднем столе, — треть дикого меда, треть земной воды, треть небесной. Ты больше не боишься, что бабушка порвет рисунки, не прячешь синюю папку — теперь есть и зеленая, и желтая, и красная, одной не хватает, — под столом, ведь колдовство окружает тебя не только дома — на тебе защитные чары, обжигающие бабушкины руки; ей не добраться до героев и злодеев, которых ты рисовал другим, — одни, сложенные вчетверо листы, лежат в портфелях твоих одноклассников; другие висят над их письменными столами; третьи стоят в рамках вместо грамот, потому что грамот, несмотря на все надежды родителей, эти ребята не получали; четвертые похоронены в девчачьих комнатах, они часто просят нарисовать себя, и ты чувствуешь, как в такие минуты быстрее бьется сердце, как тебе приятно внимание даже самых заносчивых очкастых заучек; а пятые и вовсе оказываются в руках чьих-то старших братьев — тебе это особенно ценно — и путешествуют по метро, по университетам, по ночным клубам. Ты с радостью рвешь душу на части, как тот, кого нельзя называть, кусочки тебя — в домах друзей и одноклассников, все их бабушке не обойти вовек, теперь у тебя не одна волшебная игла, их десятки, и каждая — в своем яйце, в своем сундуке, в своей утке, в своей цветной папке.

Приходит весна, сок бежит по стволам деревьев, а тепло первого солнца — по твоим венам, хотя еще случатся дни, когда ты будешь ощущать обжигающий яд этого возрождения, ведь сам не сможешь возрождаться. Вы с Пашкой, Сережкой и Вовкой пускаете пробки по ручейкам, задерживаетесь на улице дольше обычного, пьете «Байкал» из стеклянных бутылок и играете в пары-выры[2]; в киоске пока нет новых журналов, но толстая тетенька обещает, что скоро будут, скоро — сезон, а ты уже хочешь ходить в другие магазины, какие видел в кино: красивые, полные комиксов от пола до потолка, с лукавыми продавцами-волшебниками. И в один из весенних дней мама, поздно вернувшись домой — последние месяцы она всегда так делает, — шепотом говорит тебе, выкладывая сладкие булки из сумки, — ты уже кипятишь чайник и раскладываешь пакетики по трем чашкам, — что в субботу придется встать рано и поехать по делам; на вопрос «Куда?» улыбается и переводит разговор: спрашивает об успехах в школе, передает приветы от бесконечных теть и дядь с работы, которые, кажется, знают о твоей жизни больше тебя самого.

В субботу вы правда встаете слишком рано — но бабушка уже не спит, сидит на кухне с обрывками газет, пьет чай под звуки несмолкающего телевизора, — одеваетесь — мама расчесывает твои светлые волосы как-то особенно нежно — и выходите. Прежде чем закрыть дверь, мама кричит:

— Мам, еще раз напоминаю, мы за тетрадками!

Вы идете пешком, хотя ты надеялся прокатиться на маленьком автобусе, в субботу утром почти всегда пустом — так, что можно занять любое место. Солнце яркое, тебе хочется снять куртку, но мама не разрешит, ты знаешь. Щуришься, не понимая, куда вы идете, хотя все вокруг знакомое — дома, киоски, магазинчики, ларьки с фруктами, аппараты для обмена использованных бутылок на мелочь. Наконец мама останавливается. Ты — следом.