Товарищ Йотунин - Адель Гельт

мнению, те замечательно освобождают человечество от работ дурных, одинаковых, неинтересно повторяющихся — оставляя живым разумным время, пригодное для созидания и прочего творчества.

Люблю последовательно — постоянно пользуюсь эслектронными помощниками и в работе, и в быту… То есть, конечно, пользовался.

Круглый человек, представший передо мной только что, просто до степени смешения напоминал мне второго жителя моей холостяцкой квартиры — бытового робота устаревшей, но страшно надежной, модели А-Два: такого же круглого, глазастого, позитивного.

«Решено», подумалось мне. «Будешь у меня Колобок!»

Однако, мне, как более молодому и вновь прибывшему, было бы неплохо представиться первому…

— Ваня, — протянул я для пожатия руку. — Иван Йотунин, клан Желтой Горы… То, что от него осталось. Тролль, и не смотрите, что лысый. Почти. Лесной, на самом деле.

— Вот и я думаю: стати лесные, волосатость горная… — обрадовался собеседник. — А! Я тоже, в некотором смысле, Ваня. Тезки, стало быть! Вернее, — Колобок почесал лысину до боли знакомым жестом — так совсем недавно делал и я сам! — Иватани, это имя, и Торуевич, или Тору, это отчество.

— Интересно, — нисколько не слукавил я. — А фамилия?

— Фамилия вполне русская, — поспешил с ответом Иватани Торуевич. — Пакман. Завлаб. В смысле, Пакман — фамилия, Завлаб — должность, ну и еще — врач-патологоанатом высшей квалификационной категории, — мой собеседник рассмеялся так, как умеют, наверное, только очень довольные собой толстяки.

Халат мне, кстати, выдали. Не совсем такой, как я ожидал в смысле цвета, то есть, не белый — скорее, рыжевато-бежевый.

— Ты не подумай чего, — потребовал Колобок, оглядев меня, уже одетого в будто нестиранную униформу. — Халат не то, чтобы забыли постирать, он, так-то, вообще новый. Как и у меня… Спецткань.

Иван-три показал мне точно такой же элемент одеяния — того же цвета и фасона, с поправкой, разве что, на идеальную фигуру носителя… Нет, а что, шар — как раз идеальная геометрическая фигура!

— Ткань, говорю, специальная, — будто сам с собой заговорил Пакман. — Олеофобная, гидрофобная… Немного даже стойкая к кислотам, если концентрация невысока. Зачарована — видишь, нити? — Иватани вывернул наизнанку рукав своего халата и показал нечто вроде тонкого корда, вшитого поверх продольного шва. — У тебя — такие же. Это на случай некротики… Здесь, конечно, морг, тут постоянно кто-то дохлый, но вот если начнет еще и шляться — будет немного сподручнее. В карман еще загляни, там камень душ… В смысле амулет-уловитель.

— Господин Пакман, — решительно перебил я старшего коллегу. — А можно мне, например, инструкцию к халату? Люблю до всего дойти сам!

— Ну да, ты же тролль… — согласился вопрошаемый. — В тумбочке своей поищи. Там, вроде, была. И завязывай, давай, с «господинами» — это тебе не юридика, это…

— Сервитут, — согласился я.

— Да. Поэтому — Иван. Для особо торжественных случаев — у нас их, кстати, не бывает, — Иватани Торуевич… Или я тебе уже говорил, какое у меня отчество?

Я сделал мысленную зарубку: сочетание имени, отчества, и, видимо, фамилии, моего нового начальника должно казаться местному населению или очень смешным, или просто интересным, и мне стоит разобраться в том, почему это именно так.

— Ну, как ты? Освоился? — спросил Пакман через несколько долгих и тяжелых минут молчания: кажется, «постоянно о чем-то говорить» было нормальным состоянием заведующего лабораторией и врача-патологоанатома в одном лице.

Осваивался я вот как: застегнул на все — кроме двух верхних — пуговицы свой новый рабочий халат, повесил на шею служебный амулет-уловитель, выдвинул и задвинул верхний ящик тумбочки (инструкции там, кстати, не нашлось), и, наконец, уселся на служебный стул, поведший себя до обидного пристойно под невеликим моим весом.

— Вполне, — согласился я. — Только это. Работа. Работать.

— Идем, — вздохнул патологоанатом, надевая тот самый, точно такой же, халат.

— Это вот прозекторская, — уведомил меня завлаб.

Мы — перед тем — вошли во вторую из имеющихся в кабинете дверей, спустились по узкой лестнице на три пролета вниз, да минуты четыре еще открывали тяжелую стальную решетку, отделяющую — помимо еще одной двери — подвальную комнату от нижнего лестничного пролета.

Первое — очень высокий — для подвала — потолок, весь усеянный разнонаправленными лампами. Второе — текстурированный металлический пол, имеющий значительный уклон к углам комнаты. Третье — находящиеся в самом центре постаменты… На самом деле, конечно, столы, но очень сложно назвать так массивную каменную конструкцию, прозекторский стол напоминающую исключительно формой!

Еще, конечно, раковины, краны, смотанные в бухты шланги, стальные шкафы с надписями «instrumenty» и «reagenty», а также — совершенно очевидный тумбовый автоклав.

— Столы инертизированы, — Иватани Торуевич ткнул пальцем в рунический круг, выдолбленный в камне посередине первого из постаментов. — На остальных — такие же. Не то, чтобы ритуальник сразу вытянет все, что найдет, из неупокойника… Придется самому, наверное. Но несколько первых секунд у тебя, если что, будет.

— И часто у вас так? — уточнил я, — с неупокойниками?

— Чаще, чем хотелось бы, — вздохнул Пакман. — Главный городской морг… Все, что сдохло неестественным, противоестественным или просто непонятным образом, направляют сюда, к нам… Ты не думай, мы тут не одни такие. Третий кабинет, третья лаборатория. Прозекторская тоже третья, как и холодильник — он вон там, кстати — короткая пухлая рука указала на широкую раздвижную дверь, стальную, как и стена, и очень обильно испещренную рунами — половину из которых мне не удалось опознать.

— А всего лабораторий? — мне было и интересно, и принципиально важно.

— Всего — двадцать одна. Еще… — завлаб, кажется, готов был говорить на эту — и любую другую — тему бесконечно, но речь его прервал громкий сигнал чего-то вроде сирены.

— О! — Поднял указательный палец Пакман. — Спорим, наш? Фартук возьми!

Просто как в воду глядел.

Открылась еще одна дверь — такая же, как со стороны холодильника, разве что, рун поменьше.

В прохладу прозекторской ворвались теплый, почти уличный, воздух, немного отраженного солнечного света и двое уруков, до оторопи похожих на моего соседа — если на того надеть халат, резиновый костюм и нечто вроде неизолирующей маски.

Дверь закрылась.

Двое внесли мешок.

Небольшой, неприятного синего цвета, сделанный из чего-то вроде листовой пластической массы… Самое неприятное почудилось мне внутри — вернее, не столько почудилось, сколько уверилось… Труп. Очень маленький труп, как бы не ребенка.

— Утырки, — громко закричал на уруков патологоанатом высшей квалификационной категории. — Мешок синий же!

— А чо? — невнятно спросил сквозь маску тот, что выглядел покрупнее.

— А то! — так же громко и нервно возгласил Пакман. — Синий — это опричный морг, а там кассетник…

— Нет там никакого кассетника, — встрял второй урук, — рабочего.

— Вот именно! Суньте в криокамеру, что ли… Пусть лежит,