Товарищ Йотунин - Адель Гельт

золинген… — протянула гнома. — Тогда ладно. Вот твой пропуск, Йотунин. Временный! Вдруг на работу не возьмут!

Безымянная провожатая ожидала меня за дверью. Я запоздало обернулся и вчитался в табличку, размещенную, отчего-то, над косяком: псевдопольская версия советского языка давалась мне, все еще, с некоторым трудом. «Buro propuskov», ожидаемо прочел я над дверью.

Девушка стояла, вроде, на месте, но при этом — приплясывала, выстукивая каблуками что-то нецензурное по мраморному полу.

— Готовы, Тонютин? — уточнила она. — Кабинет начальника — на втором этаже!

— Готов, — решил не спорить я, устремляясь вслед за цокотом.

Каблучки провели меня двумя коридорами и одной лестницей: искомый кабинет оказался слева от подъема, первым же.

— Это здесь, молодой тролль, — вздохнула девушка, всем своим видом показывая, где она видела и вежливость в отношении таких, как я, да и меня самого…

Я постучался, уловил неопределенное «войдите», ну и вошел.

Комната как комната: большая, сорок квадратов, потолок метрах в четырех над полом, да стены, забранные, от пола до потолка, арборитовыми панелями в нечастую дырочку. Кстати, лакированными.

Посередине — стол для совещаний, совмещенный с просто рабочим. За последним восседал некто — и я сразу понял, что мне — именно к нему. Как, спросите, понял? Например, кроме меня и его, в кабинете никого не оказалось.

Будущий мой начальник оказался человек — хэ-эс-эс, как принято говорить в мире победившей дружбы народов и видов.

Я заметил, кстати, что большинство хоть что-то означающих в этой жизни людей, относятся к этому подвиду человека разумного, и, более того, ничтожно малым кажется процент полукровок, квартеронов и прочих гибридов человека, например, с орком, эльфом или гномом. Варианты встречаются, конечно, но именно в виде исключений!

— Иванов, Иван Иванович, — представился он первым, совершенно не проявляя ожидаемого видизма. Я ответил тем же.

— О, так сказать, тезка, — как-то очень простецки то ли обрадовался, то ли удивился, хозяин кабинета. — Путать еще начнут… Зови меня «господин доцент», вот как.

— А Вы и вправду доцент? — спросил я совсем не то, что собирался.

— В натуре, — удивил меня будущий начальник. — Или как у вас, уруков, говорят?

— Я, во-первых, тролль, — отчего-то захотелось обострить. — Во-вторых, говорят по-разному. В основном — не так.

— Странно, я был уверен… Пусть, отнесем на счет устойчивого стереотипа, — кивнул человек. — Тебе ведь, так сказать, известно, что такое стереотип?

— Господин доцент, — воспользовался я разрешением. — Ваш покорный слуга, все-таки, имеет медицинское образование, пусть и среднее. За время учебы удалось подтянуть словарный запас… Да, понятие это мне знакомо.

— Ладно. По поводу твоего вопроса — да, я действительно доцент, — прояснил Иванов. — При городском морге имеется кафедра медицинской некромантии и упокоения, относится к университету… Начальник морга — это тоже я. Един, так сказать, в двух лицах.

Я — внутри себя — немедленно предположил, что парадное прозвище доцента — среди подчиненных, а, возможно, что и в начальственных кругах — как раз «Так сказать»… Интересно будет проверить!

Между тем, обсуждали важное.

Доцент проглядел мой диплом, уделив особенное внимание приложению.

Потом внимательно рассмотрел мою карточку внутри паспорта… И задал, практически, тот же вопрос, что и гнома, оформлявшая пропуск. Я ответил в том же ключе.

— Ты ведь из лесных, Йотунин, — решил уточнить Иванов. — Мне всегда казалось, что собственная шерсть для твоего народа… Ну, не знаю, символ какой-то гордости, так сказать! Зачем было ее сбривать, и главное — как? В то, что остатки прически не взяла немецкая сталь, верю, в то, что остальное… — Доцент развел руками, мол, все понимаю, но сомнения имеются.

— Я, господин доцент, клановый, — принялся я импровизировать на ходу, надеясь только на то, что человек вряд ли хорошо понимает принципы отношений внутри тролльего сообщества… Я ведь их и сам не понимал, поэтому, прямо сейчас придумывал на ходу. — Только от клана моего и остался, что я один… Пока это так — ходить мне лысым! Ну, почти…

— Самураи какие-то, так сказать, — покачал головой хозяин кабинета. — Сбрил, стало быть?

— Нет, господин доцент, — уточнил. — Алхимия. Ленивое зелье.

— Сам варил? — поразился Иванов. — Оценка у тебя, конечно, хорошая, но не до такой же степени!

— Ну, прическа же не выпала, — повинился я. — Значит, я хорош, но не прямо отличен.

— Ладно, тут прояснили, — согласился мой собеседник. — На работу мы тебя возьмем: образование, рекомендации, ведешь себя пристойно, алхимия, опять же… пригодится, так сказать. Остался один вопрос.

Я немного напрягся: мало ли, о чем человек-начальник может спросить тролля-подчиненного…

— Ты не выглядишь нищебродом, — поделился своим — довольно для меня лестным — мнением, будущий мой начальник. Ну, или потенциальный — это уже как пойдет. — Платим мы — если деньгами — мало. Уверен в том, что оно тебе такое нужно?

— Уверен, — вздохнул я, чувства испытывая противоречивые и от уверенности далекие. — Терпеть не могу бездельничать… Бездельников, на всякий случай, тоже.

На самом деле, я хотел сказать не «бездельников», но «тунеядцев» — вовремя дернул сам себя за язык. Мало ли, что означает этот термин здесь, в новом мире!

Там, в родном мне Советском Союзе, слово «тунеядство» имело коннотацию подчеркнуто негативную — им и его производными ругались в случаях, когда рядом могли оказаться дети — или милиционеры, и совсем уже обсценную лексику применять не стоило.

Кроме того, так называется самая настоящая уголовная статья — одна из, по совести, немногих, пропечатанных в уголовном кодексе Союза ССР.

Гражданин, не желающий трудиться на благо общества добровольно, рано или поздно начинает делать то же самое, но уже принудительно, да в условиях, далеких от идеальных и просто приятных… Решением суда временно поражается в правах, да оказывается в исправительно-трудовой колонии, где новому лишенцу обязательно прививают тягу к созидательной деятельности!

В новом мире ничего подобного я — пока — не обнаружил — но в полном отсутствии явления уверен быть, конечно, не мог, даже несмотря на высший бал по правоведению.

— Это сервитут, — напомнил Иванов. — Здесь работы, так сказать, край непочатый и море разливанное. Всякой, на любой вкус. Ты же… Почему?

— Вторая причина… Возможно, что и основная. Печать Гиппократа, — спокойно ответил закипающий внутри я.

— Не, погоди, я знаю, что это такое, — возразил доцент. — Ты ведь не сомневаешься в моей компетенции? Так вот, для того, чтобы тебя неудержимо тянуло в сферу здравоохранения, и ты был готов заниматься тяжелым трудом за смешные деньги, Печать должна быть… Уровня второго, или даже первого! Выпускникам всяких эс-пэ-о ставят — самый максимум — пятый!

Мне оставалось только пожать плечами — я, собственно, так и поступил.

Мне ведь очень сильно не понравилась