Марица - Александра Европейцева

смелости, благородства и доброты либо сдаться, либо покончить с собой, если это могло бы остановить бойню.

А что делала я? Уже несколько часов утопала в жалости к себе и в чувстве вины перед теми, кто погиб, и теми, кому еще суждено погибнуть.

Почему? Что такого я сделала, что стала той, кого ищут все войска Феорильи — от Высшего мага до простого рядового? Да, я не приносила подношений богам, редко ходила в храмы и почти не молилась. Но так поступает большинство магов, людей и демонов! Я молчу про драконов! Так почему именно я стала причиной войны?

Я не хочу умирать. Но и быть той, из-за которой идут на смерть — тоже не хочу.

Ладони сжались в кулаки, пытаясь заглушить дрожь, что расползалась по всему телу. Взгляд зацепился за тусклый свет свечи, отбрасывающей длинные тени на стены палатки, а в голове крутилась бесконечная череда вопросов без ответов. Что делать? Куда бежать? К кому обратиться? Вся моя жизнь, с недавних пор, рвалась на части, и ни один из обрывков не обещал спасения.

Слезы подступали к горлу, но я глотала их, стараясь не издать ни звука — боялась разбудить Сервину и Гондеру, мирно спящих совсем рядом.

Время текло медленно, и с каждой минутой тяжесть на сердце становилась невыносимее.

«Папочка, родной, что мне делать?» — прошептала я в подушку.

Я закрыла глаза, пытаясь представить, как отец, с его спокойным и мудрым взглядом, обнимал бы меня сейчас, говорил бы, что все будет хорошо. Но его здесь не было, и ответа он мне не даст.

Уставшая, измученная борьбой с собой, я, наконец, почувствовала, как сознание начало медленно растворяться в тумане. Я провалилась в долгожданный сон, где не было ни вины, ни страха, ни войны. Лишь тишина и покой.

Видения редко приходили ко мне во сне. Чаще я видела их днем, закрывая на секунду глаза и рассматривая возникающие картинки. Но сон начал рассеиваться. И поначалу мне показалось, что я вновь вижу видение. Странное, необычное. Я оказалась среди разноцветных ручейков, которые текли под моими ногами, над головой, проходили сквозь меня. Красиво! Я попыталась дотронуться до одного из них рукой.

— Не нужно Марица. Опусти руку.

Этот голос я бы узнала из тысячи! И отдала бы все, чтобы услышать его еще раз! На глаза навернулись слезы.

— Папа!

Я обернулась, увидев его. Папа был таким же, как при жизни, каким я запомнила его. Он стоял прямо передо мной, высокий и крепкий, с широкими плечами, которые в детстве казались шире горизонта. Его волосы, слегка поседевшие у висков, были аккуратно уложены, а глаза — глубокого темно-карего цвета — смотрели на меня с привычной теплотой. На лице играла легкая улыбка, и я заметила, как морщинки у уголков глаз придавали ему особое очарование — следы прожитых лет и мудрости.

Я хотела броситься ему в объятия, но что-то удерживало меня. Здесь я чувствовала, что этого делать нельзя, как бы не хотелось. Он принадлежал миру мертвых, а я — миру живых.

— Папа! Я так скучаю!

— Знаю, мой тигренок, знаю. Я тоже.

— Я вижу будущее? — глупо, так глупо надеяться, но не спросить я не могла.

— Нет, дорогая, я мертв.

Да, я знала это. Но боль, которую принесли его слова, была острой и невыносимой, будто сердце разрывали на части невидимые руки. Я почувствовала, как слезы снова наворачиваются на глаза, горькие и горячие, обжигая щеки. Словно прошлое вернулось, и внутри меня вновь разливалась тоска, смешанная с отчаянием, словно мир вокруг вдруг потерял краски и стал серым и холодным. Его теплый взгляд, его улыбка — все казалось таким далеким и одновременно близким, как призрак, который вот-вот исчезнет из моей жизни навсегда. Я хотела кричать, плакать, бежать к нему, но знала — между нами теперь непреодолимая пропасть. И в этой безмолвной боли я поняла, насколько сильно он был мне нужен, насколько пусто стало без его присутствия.

— Мне так страшно, па… — всхлипнула я неожиданно даже для себя. Напряжение последних дней нараставшее в груди снежным комом, наконец, нашло выход. — Я совсем одна. Я так устала и совсем не знаю что мне делать. Я… Прости меня.

Было горько и стыдно. Стыдно признать самой себе что так необходимый мне человек, которого я давно и безвозвратно потеряла стоял сейчас рядом. А что я? Я жаловалась на жизнь. Как маленькая искала поддержки и защиты там где всегда находила ее прежде.

— Все хорошо, родная!

— Где мы? Почему я тебя вижу? — спросила я, растирая слезы по щекам.

— Это… — он задумчиво проводил взглядом один из ручейков, светло-салатового цвета. — Я при жизни не был знатоком магии. Но из них состоит наш мир.

— Красиво!

— Да, пока здесь очень красиво. А нам нужно поторопиться, тигренок. Иди за мной.

И я шла за ним, пока окружающая меня реальность не начала меняться. Ручейки под ногами превратились в знакомую тропинку, ведущую к нашему дому в деревне. Белоснежное бесформенное пространство превратилось в ясный и солнечный день — небо без единого облачка, а воздух наполнял свежий аромат лип и цветущей сирени. Каменный дом стоял передо мной, такой же, каким я его помнила: стены из серого, чуть шероховатого камня, аккуратно сложенного руками отца, с деревянной крышей, покрытой темно-коричневой черепицей. Окна были маленькими, с белыми рамами, а на подоконниках цвели горшки с ярко-красными геранью и нежными фиалками.

Я снова была дома.

Из-за угла показалась уже не молодая, но все еще красивая женщина, в лёгком платье цвета неба, волосы убраны в аккуратную косу. В рыжих волосах блестела седина, а лицо — задумчиво и слегка нахмурено.

— Мама! — прошептала я.

— Да. Такая же красивая, как и в день нашей встречи.

— Что мы здесь делаем?

— Ты должна вспомнить все, чему я тебя учил. Даже то, чему ты учиться не хотела. А сейчас дочка, мне пора.

— Нет!

— Я люблю тебя. Иди за мамой. — и его силуэт медленно растворился.

В этот момент мне хотелось, чтобы видение, которое причиняло столько боли, закончилось. И одновременно — чтобы я могла остаться здесь навсегда, наслаждаясь картинами прошлого.

Мама зашла в дом, и я поспешила за ней, пытаясь не отставать.

Дверь открылась, и я заглянула внутрь. В кухне, залитой солнечным светом, отец стоял у деревянного стола, склонившись