Госпожа преподаватель и Белый Феникс - Марика Полански

удивлённо воззрилась на коллегу. Та расположила на диванчике, обитом багровым жаккардом с золотыми цветами, и, прикрыв глаза, легонько постукивала наманикюренными пальчиками по белоснежной чашке. Высветленные до цвета соломы волосы госпожи-артефактора напоминали окультуренный стог, в который некий шутник воткнул две бордовые каменные розы.

Несмотря на резкость и язвительный характер, Хильда мне понравилась ещё в первый день работы. Она выделялась среди других преподавателей какой-то отчаянной внутренней свободой. Свободой, которая присуща лишь тем людям, которые пережили столько потерь, что научились философски ко всему относиться и говорить то, что считают нужным. Разумеется, в коллективе её не любили, за спиной называя «выскочкой», «скандалисткой» и «стервой».

Впрочем, госпожа Гроухман от этого нисколько не страдала. Пока сплетники усиленно старались приписать Хильде невероятные прегрешения, та успешно обращала самые грязные слухи в свою пользу. Узнав о себе очередную сплетню, она небрежно пожимала плечами и с присущей ей циничной ухмылкой замечала: «Ну а что я могу поделать, если у людей жизнь скучная? Своей похвастаться не могут, вот и подсматривают жадно за другими. От интересной жизни рта не раскрывают. Некогда».

Однажды я удивлённо поинтересовалась: неужели госпоже Гроухман не бывает обидно?

— Дорогая моя Эжена, — рассмеялась она тогда, и её веселье привело меня в замешательство, — посмотри на них! Они все кичатся своими достижениями и статусами. Но что они делают, когда собираются? Обсуждают, как улучшить навыки преподавания? Перенимают друг у друга опыт? Делятся своими наработками? Нет, они обсуждают мою жизнь. Как профессиональную, так и личную. Внезапно вся их возвышенность и высокая нравственность падает до такой мелочности, вроде как с кем меня видели на вчерашнем спектакле. Я бы могла лелеять свою глухую обиду. Могла бы бороться с ветряными мельницами, пытаясь доказать, что настоящая я никоим образом не соответствует тому придуманному образу. Когда я была столь же молодой как ты, именно так и поступала. А потом внезапно пришло понимание: я главное событие в их жизни. Не их успехи, не они сами, как личности, а я. Вот такая порочная и недостойная я занимаю их головы. А, значит, я главнее.

Тогда я хотела возразить. Но потом, глядя с какой нескрываемой гордостью говорила Хильда, вдруг осознала: скучного человека не станут обсуждать. Невозможно обидеть и задеть того, кто не принимает на свой счёт грязных слухов. Мало ли о чём говорят, не всему же надо верить.

— Считаете, что идея пригласить министра принадлежит господину Шершену? — осторожно спросила я, отложив в сторону перо, и задумчиво уставилась на коллегу.

Некрасиво подведённая чёрным карандашом левая бровь Хильды приподнялась, а губы стянулись в тонкую полоску, будто она едва сдерживала очередную едкую шпильку.

— Ставлю голову против ночного горшка, что так оно и есть, — усмехнулась госпожа Гроухман и, открыв глаза, прищурилась. — А вы, юная особа? Долго ли собираетесь ещё корпеть над никому не нужными бумажками?

Я хмыкнула и снова склонилась над записями.

— Полагаю, до тех пор, пока не заполню табель. Не хочу, чтобы болела голова из-за оценок.

— Вы молоды и красивы. Бросайте эту гадость и идите радоваться жизни. Что вы забыли в этом месте?

— Деньги, — в тон Хильде ответила я и напряглась, готовясь выдерживать очередные бестактные советы о поиске богатого муженька. Ну или любовника, в конечном счёте.

Однако вопреки моим ожиданиям преподаватель артефакторики покачала головой и до неприличия громко отпила кофе.

— Одиночество вызывает привыкание, — помолчав, произнесла она. — Потому что жизнь принадлежит исключительно тебе самой. Великолепное чувство. Наслаждайтесь им по полной. Иначе не ровён час вскружит вам голову какой-нибудь обаятельный Фицпатрик. И, поддавшись эмоциями и чувствам, вы окажетесь в клетке, где скорее больше потеряете, чем приобретёте.

— Почему вы так решили? — удивилась я. — Разве нет примеров счастливых семей?

— Ну почему же? Есть. Но это такая большая редкость. В счастливых семьях люди делятся тем, чем они наполнены: радостью, удовольствием от жизни, идеями. И несмотря на трудности, у них как-то всё легко получается. А в несчастных учат служить друг другу, забывая о себе. И тогда даже при полном доме, они выглядят так, будто войну прошли.

Затаённая горечь в словах Хильды задела за живое, заставив посмотреть на неё так, словно я впервые видела эту женщину. Что, по сути, я знаю о ней, кроме обрывков тех слухов, которые разносились по коридорам Академии со скоростью заклинания? Или крохотных моментов общения в преподавательском холле?

Отчего-то возникло чувство, что она впервые позволила прикоснуться к чему-то важному для неё, почти священному, куда до этого не допускался ни один человек.

Я хотела спросить, почему она так решила. Но в этот момент открылась дверь и в преподавательской появился господин Вермон, секретарь Шершена. Увидев на диване вальяжно сидящую Хильду, он смущённо кашлянул и высокомерно произнёс:

— Господин ректор желает видеть всех преподавателей и работников в главном зале, — повернув голову к госпоже Гроухман, он поджал губы и с нажимом повторил: — Всех. И немедленно.

* * *

Джезва зашипела змеёй, и в следующую секунду тёмно-бурая жижа хлынула на плиту. Выругавшись себе под нос, я тотчас погасила конфорку, перелила остатки кофе в чашку и села на подоконник.

Горячий, с терпковатой горчинкой кофе обжёг язык, заставив поморщиться. После первых глотков я окончательно пришла в себя. Каким бы трудным и утомительным ни был день, он закончился. И это не передаваемо радовало.

По садовым дорожкам прогуливались парочки. Кто-то из студентов сидел под деревом, погрузившись в чтение. Другие же, собравшись плотным кружком, отрабатывали заклинания. Как будто им мало тренировочного зала!

Внезапно по затылку мазнуло холодом, как будто кто-то невидимый прикоснулся в моей голове. Сделалось прохладно, неуютно, как бывает в осенние пасмурные вечера. Я поплотнее закуталась в шаль. Вместо того чтобы в очередной раз отпить кофе, слегка подула на него и предалась воспоминаниям.

Что-то нехорошее произошло или должно было произойти в Академии, раз на неё решил обратить внимание сам министр магической безопасности.

— Слишком красивый для такой должности, — заметила Хильда, чуть наклоняясь ко мне. — Если бы не сказали, что это министр магической безопасности, решила бы, что он юноша из Порочного Уголка.

Я смущённо закашлялась, давясь смехом. Сравнивать О'Рэйнера с юношей, продающим себя богатым любителям страстей, не приходило в голову. Мы заняли задние места в самом дальнем ряду от трибуны, где стояли Фицпатрик, Шершен и О'Рэйнер в окружении людей, которых я не знала. Но судя по важному, чуть напыщенному выражению их лиц, можно было предположить, что они относятся к министерству.

— И, тем не менее, он уже десять лет прочно сидит в