Тигр в камышах - Сергей Беляков

настанет! — крикнул Державин и кинулся прочь. Через мгновение его тень растаяла в переулке.

Усинский вздохнул, качнул головой.

— Пойдемте, господа. Не дело оставаться в ночь… Словом, не стоит, — поспешно оборвал он себя и с досадой крякнул.

Языки пламени газовых фонарей неслышно уменьшились в размере, переходя на ночной режим. На площади стало совсем неуютно. А может, мне это показалось — возможно, из-за того, что кликушество Державина прозвучало вполне осмысленно.

— Какой круль? Это кто? — спросил я Усинского.

— Да бог с ним, с умалишенным… Сам не знает, что плетет. Король Стах, не знаете такой легенды? А местные верят. Вот, каждое четвертое полнолуние выставляют мзду на порог, дабы откупиться, не пасть жертвой его якобы дикой охоты, — помещик указал на несколько медяков, стопкою сложенных на гранитном приступке бакалейной лавки, что располагалась на первом этаже ближайшего дома. Мне даже показалось, что в граните выдолблена специальная ямка для монет. Я недоуменно пожал плечами.

— Вот что, Мстислав Игоревич, отправляйтесь-ка вы в поместье без нас. У нас тут поблизости имеется небольшое дело, — вежливо, но непреклонно сказал сыщик Усинскому.

Тот откланялся, все же немного колеблясь. Похоже, ему было неуютно ночевать в огромном поместье одному. Анна, в силу известных причин, не появлялась там с момента нашего приезда.

Стимходка помещика зашлась в натужном кашле и тронулась с места в карьер.

Мы молча переглянулись. Хоть и не представляя, какое «дело» и в какой «поблизости» может нас ожидать, я всецело, как и всегда в подобных ситуациях, доверялся дедуктивному чутью Ханжина.

Он напоминал теперь хищного беркута, который набрасывает круги над жертвой, постепенно сужая их диаметр. Во всем его облике было нечто жутковатое, беспощадное. Я не выдержал:

— Ханжин, и все же? Куда и зачем? — я и не думал спрашивать о том таинственном предмете, который он вытащил у юродивого: зная скрытный характер моего напарника, это было бессмысленно, разве что я хотел бы здорово его разозлить.

Не ответив на вопрос, Ханжин резво устремился к стоянке стимолёток в дальнем углу площади. Невзирая на поздний час, машинерии курились под парами, готовые принять загулявшего пассажира. Линия подачи пара одного из них, похоже, травила: фланцевое соединение исходило негодующим клекотом и вовсю плевалось кипятком. Извозчик, бурча себе под нос, и подтягивал фланцовку парой ключей, поблескивая стеклами гогглов в полумраке. Стимолётка была щегольской, со снятыми боковыми щитками. Сложное сплетение латунных кишок пафосно являло себя наруже — с клапанами, как у саксофона, с извивами толстых и тонких трубок, но вдобавок со множеством шлангов, маховичков и крохотных турбинок. Все жирно блестело, вращалось, жужжало и сочилось маслом в неярком свете газового фонаря.

Рассмотрев ближе второй аппарат, я понял, что стимолёткой его нельзя было назвать даже несмышленому мальчишке. С паром он не имел ничего общего. Узкий, словно сплющенный с боков, обтекаемый корпус разделялся посредине огромным, тяжелым маховиком-инерцо, рядом с которым в отдельном кожухе находилась мощная пружина в добрых три аршина величиной. Над отделением с инерцо, довольно высоко, располагалась небольшая, узкая кабина; она была плотно обтянута чем-то прозрачным, что поначалу показалось мне бычьим пузырем, но я усмехнулся такому предположению. Маховик был неподвижен, агрегат стоял на приколе, однако мерное, едва слышное поскрипывание говорило, что в аппарате взводится мощная пружина — она накручивалась от чавкающего в сальной смазке коленвала, ось которого уходила в темноту подвала одного из домов площади.

Ханжин прошел мимо стимолётки, брезгливо морщась. В «пружинке», как назывались аппараты, использующие взвод гигантской пружины и дальнейшее вращение ею маховика, сообщающегося с колесами, никого не было. Шоффэр сидел на скамье неподалеку и меланхолично крутил на пальце кольцо с жезлом-ключом, ожидая полной заводки машинерии.

— Послушай, любезный, за сколько мы можем взять твою красавицу напрокат? — Сыщик ткнул пальцем в сторону машинерии. Я едва узнал Ханжина, настолько необычно вежлив был его тон. Он не стал даже переходить на сленг.

— Помилуй, барин, какой прокат?! А ну как ты ухайдокаешь такую лялю, — прокуренные усы шоффэра, пышные, с закрученными кончиками, негодующе встопорщились. — и чо мне прикажешь потом делать? А на мне семейство, дитёнки…

Ханжин нетерпеливо махнул рукой, в которой вдруг оказалась сложенная впополам тонкая пачка купюр. Усы разом вернулись в нормальное положение, и через пару минут, клятвенно пообещав обладателю «пружинки», что мы вернем ее на место к восьми утра, мы уже неслись с бешеной скоростью — верст двадцать в час, не меньше — по ночному Смурову.

Ханжин молча вел «пружинку», сдвинув брови, изредка оглядывая обочину дороги в поисках указателей. Цветные указатели, выполненные в виде стрел, выкрашенных той или иной краской, помогали стимоходчикам ориентироваться в городке. Короткая консультация Анны во время переезда от станции к городу пришлась весьма кстати — редким заезжанам-чужакам зеленые, красные, желтые или синие жестяные стрелки на обочинах не говорили ровным счетом ничего. Сыщик пока что ориентировался по зеленым стрелам, указывающим дорогу к станции.

Поскольку еще сегодня днем уезжать из Смурова мы явно не собирались, я открыл было рот, чтобы спросить Ханжина — не передумал ли он, но тот опередил мой вопрос.

— Примерно в трех верстах от последнего дома на Громыженке будет поворот на… — он слегка запнулся, — давайте называть это прерией, потому что просто камышами назвать то место у меня язык не повернется. Слишком там все… Странно. По крайней мере, по россказням и байкам. Было бы благоразумнее, Брянцев, прокатиться туда при дневном свете, но у меня есть предчувствие, что ночь у нас будет… занятòй.

— Предчувствие? — саркастически переспросил я.

— Да будет вам, уверенность… — сыщик впервые за вечер улыбнулся. То, что ожидало нас в густых зарослях камыша, в неведомой обстановке, в ночном мраке, явно будоражило кровь и насыщало блеском лихорадочности угольно-темные глаза Ханжина. — Кстати, ваши огнеметы…

Я с готовностью похлопал себя по кобурам под пыльником. После стычки в «Полудне Филиппа» я постоянно держал оба «Лепажа» под рукой, вернее, подмышками. Отличная штуковина, доложу я вам. Резервуар, конечно невелик, и более, чем на десять-пятнадцать секунд мощности огня у «Лепажа» не хватит… но я придумал трюк — спарил два резервуара а-ля «голова к хвосту», и тем самым удвоил продуктивность этого компактного, но страшного в коротком бою оружия. Один из танкетас, резервуаров, подтекал, и мой пиджак теперь наверняка пропахся вонью «греческого огня»… совершенно неожиданно я вспомнил, как трепетно расширялись тонкие ноздри Анны Усинской, втягивая дикий запах паро-дыма, и вообразил, как она вдыхает «аромат» моего пиджака, представил ее серые, слегка на выкате глаза, тонкие, выщипанные по последней моде, брови, локон волос, непослушно выбившийся из-под