Тигр в камышах - Сергей Беляков

зубы стучали похлеще кастаньет, и мне пришлось силой увести ее на турецкий диван в углу трапезной. Отодвинув непомерных размеров кальян, я убедил ее прилечь.

У стола меж тем разыгрывалась любопытная сцена.

Я заметил, что Ханжин в какой-то момент разговора ушел в себя. Он продолжал механически наблюдать за Усинскими, якобы внимая тому, что говорили брат и сестра, но я точно знал — мой друг работал. Он был и здесь, в кабинете, и не здесь; это был тот редкий момент, когда вся мощь его мысленной силы, неукротимый локомотив его дедуктивного экспресса таранили загадку, о которой пока только он имел представление.

Вдруг он вскочил, выхватил письмо из рук помещика и быстрыми шагами, почти бегом, вышел из кабинета. В ответ на недоуменный взгляд Усинского я извинительно повел плечами.

Ханжин вернулся через пару минут. С листка, которым он торжествующе размахивал в воздухе, летели брызги. Похоже, он смочил поверхность бумаги вполне определенной жидкостью. Цвет капель и характерный запах, распространившийся в трапезной, не оставляли сомнений в происхождении этой жидкости.

Я онемел. Ханжин воспользовался туалетом для того, чтобы оросить письмо…

Усинский с негодованием приподнялся на стуле, но я решительным жестом остановил его.

— Вот, Брянцев, видите? Я знал, я догадывался!

В подобные моменты мальчишечье торжество в ордынских глазах сыщика всегда служило мне катализатором для собственного азарта расследования. Не обращая внимания на налившееся пурпуром гнева лицо помещика, я выхватил из рук Ханжина лист, который сочился янтарными каплями.

Чуть вправо от надписи «Анна,» и ниже, почти по центру, проступал рисунок, по всей видимости выполненный симпатическими чернилами. На рисунке, сделанном с трогательно-детской угловатостью и схематичностью, некое животное вроде собаки впилось зубами в ногу особи женского полу. В этом сомневаться не приходилось: фигура была одета в символическое платье.

Я разочарованно вернул листок Ханжину.

— И что?

Сыщик гневно взмахнул листом, отчего в воздух взлетела очередная порция капель.

— Ну же, Брянцев! Акро…

Меня осенило. Ну, конечно же!

Я снова впился глазами в рисунок. Ханжин пребольно стукнул меня в висок своим лбом, тоже наклонившись к бумаге.

Мы лихорадочно заговорили — одновременно, перебивая друг друга.

— Собака… — Нет-нет, не собака, видите, у нее морда короткая и круглая… — Кошка… — Да нет же, для кошки слишком зверь велик. — Старуха? Ведьма? — Нет-нет, скорее всего… (мы оба воскликнули почти одновременно) Бабушка!!! — Дальше, дальше!

Ошеломленный Усинский наблюдал за нами, проглотив язык.

— Хорошо. Зверь — леопард? Лев? («Откуда здесь львы, вы в своем уме, Брянцев?») Ладно, а что зверь делает? Кусает? Кусает, да? Значит, лев («Да какой, к лешему, лев?!»), ну хорошо, зверь икс кусает бабушку. Получается пока, что… Да подвиньтесь же, Ханжин!

— Зверь икс — это тигр, — вдруг раздельно и отчетливо сказала Анна, которая незаметно встала с дивана и подошла к столу. Реакция Усинского была совсем странной:

— Замолчи! Не вздумай! — он совершенно потерял контроль.

Я и Ханжиг в один момент отпустили лист от неожиданности, и тот, тяжело перевернувшись в полете, очутился на башмаке Усинского. Брезгливо взяв бумагу двумя пальцами, он протянул ее Ханжину.

— Ну, хорошо же, — спустя некоторое время, в течение которого вся группа молча замерла в восковых позах, сказал магнат. — В общем, в свое время я жил в Сингапуре. Вернувшись из Юго-Восточной Азии, я привез с собою пару изумительных миниатюрных тигров-альбиносов, очень редких, с острова Сулавеси. Поначалу это было просто забавой, но потом я узнал, что в городе, или возле города, появились вахлаки, которые пытаются во что бы ни стало проникнуть на мельницу. И если я был спокоен за верхний путь, через ворота… Чертовы Ворота, — он неприятно улыбнулся, — то пробраться на мельницу через разлив, через заросли камышей, все еще было возможно.

Он покачал головой.

— И тогда я выпустил тигров в камыши. Они прижились. Странно, но на мельнице не бывает зимы. Даже если в городе и тем более в пуще хозяйничают лютые морозы, вода в затоке и в Смуровке ниже от мельницы по течению не замерзает. Камыши засыхают не от смены сезонов, а от старости, и поэтому заросли там исполинские. Ну, а когда молва стала упоминать тигров, мне стало куда спокойнее.

Он посмотрел на Анну.

— В ночь, когда ты видела меня скачущим прочь из маетка на Апаче, я вывозил не Марысю… господи, прости меня, грешного… а подохшего Анга, тигра-самца. Он повредил лапу, попав в капкан браконьера. Я пытался его спасти, вылечить, привезя в усадьбу, однако бедняга умер от заражения за день до пропажи Марыси. Я не мог больше держать его, — он поморщился, — труп… в подвале.

Я был поражен.

Магнат говорил о гибели зверя куда более прочувствованно, чем о пропаже собственной жены. Похоже, Анна была права.

После паузы Усинский спросил:

— Что такое «акро»? — Он вопросительно поглядел на Ханжина. Сыщик нетерпеливо зачастил:

— Акромиметика. Способ шифровки. Глядите: тигр кусает бабушку. Три начальные буквы — Т, К, и Б. Буква — Т — двадцатая в алфавите, К — двенадцатая, и Б — вторая… получается 20-12-2. Вопрос теперь в том, что эти цифры могут значить…

— Код? Ключ к сейфу-цифровику? — Я начал лихорадочно менять цифры местами, стараясь найти хоть какую-то закономерность: — 12-2-20, 2-12-20…

— Стоп! Это — дата! — Ханжин подпрыгнул от радости. — Вот. Двадцатое декабря тычяча девятьсот второго года.

— А почему не двенадцатое февраля двадцатого года? — резонно спросила Анна.

— Не думаю, что Марыся обладала даром предвидения, — глухо ответил Усинский.

Мы вопросительно посмотрели на него.

— Н-ннет. Нет, я не могу припомнить ничего, что могло бы конкретно связать Марысю, или ее исчезновение… с этой датой, или с любым из возможных вариантов, — сказал помещик.

Какой-то нюанс, какая-то задоринка беспокоили меня. Пока Ханжин теребил Усинского наводящими вопросами, я старался понять, что именно не давало мне покоя.

— Не кусает! — Осенило меня.

— Что вас не кусает? — непонимающе спросил Усинский.

— Тигр, он не кусает, понимаете? Присмотритесь! Бабушка, — она мертва, понимаете? И тигр ее не кусает, он ее…

— Ест, — прошептала с ужасом Анна. — Он ее ест.

Ханжин нейтрально пожал плечами:

— Значит, буква Е. Это шесть. Июнь. Итак, двадцатое июня. Ну и?

Мы недоумевающе переглянулись. В самом деле, что дальше?

— Скажите, господин Усинский, а что у вас тут… снизу? — совсем невпопад вдруг спросил Ханжин, указывая на бронзовый диск в полу трапезной, величиною с блин приличных размеров; он походил на некую заглушку или люк.

Усинский безразлично наклонил голову.

— Подвал старинный, еще с иван-грозненских времен. У меня там как-то винный погреб был оборудован, но потом Марыся пожаловалась, что вина в